Показаны сообщения с ярлыком мистерия. Показать все сообщения
Показаны сообщения с ярлыком мистерия. Показать все сообщения

“Представление о Душе и Теле” Кавальери

★★★★★
Emilio de' Cavalieri, "Rappresentatione di Anima, et di Corpo"
Первая постановка: 1600, Рим
Продолжительность: 1ч 10м
Либретто на итальянском языке неизвестного автора, 
предположительно - Агостино Манни

Федерико Цуккари, фрагмент росписи купола Флорентийского собора
© SailkoWikimedia СommonsCC BY 3.0

“Представление о Душе и Теле” Кавальери можно было бы считать первой сохранившейся до наших дней оперой, если бы не споры о том, можно ли вообще отнести это сочинение Кавальери к жанру оперы. Однако, есть основания считать, что перед нами — все-таки опера: несмотря на аллегоричность сюжета, здесь присутствуют сквозные персонажи (те самые Душа и Тело), да и на премьере певцы носили костюмы. Что еще важнее, “Представление о Душе и Теле” — это не какие-нибудь там “первые робкие шаги” начинающегося жанра, интересные прежде всего историкам искусства, а поистине великолепное музыкальное действо, по отношению к которому можно говорить не об “архаичности”, а об аутентичной близости к искусству Возрождения, что делает сочинение Кавальери особенно ценным. Опера Кавальери гармонична и целостна, как живопись Гирландайо или Боттичелли. Времена раннего барокко, времена опер с запутанными сюжетами и десятками персонажей наступят несколькими десятилетиями позже.

Эта целостность проявляется в том числе и в том, что музыка еще не разделилась на “аполлоновскую” и “дионисийскую”: это позже веселье станет уделом комедийных персонажей вроде Сатира из “Орфея” Росси, а у Кавальери веселая танцевальная ритмика встречается даже и в славящих Господа хорах, вполне согласуясь с изображениями радостно музицирующих ангелов на полотнах и фресках эпохи Ренессанса. Вообще известное высказывание Ромена Роллана о том, что в музыке Кавальери “совсем нет места смеху, да и грация незнакома автору” вряд ли справедливо. Помимо уже упомянутых сцен веселого ликования, есть здесь и успешные комические сцены: Кавальери удачно использует средства музыкальной сатиры для изобличения человеческих пороков. Особенно запоминается трио Удовольствия и двух его спутников — просто прекрасный комедийный номер, высмеивающий бессмысленную людскую жажду наслаждений.

Элементы хоррора в “Представление о Душе и Теле” тоже присутствуют. Изображая страдания грешников в аду, композитор не пожалел нервы слушателей, создав настоящую какофонию резких звуков, очень эффектно контрастирующую с райской гармонией музыки, относящейся к посмертному уделу праведников. Вообще опера Кавальери примечательна еще и тем, что представляет собой удачный музыкальный эквивалент многочисленным картинам и фрескам с изображениям ада, рая и воздаяния за грехи. В то время как художники и писатели тех времен давно и успешно раскрепостили свою фантазию как в изображении адских мучений грешников, так и в изобличении человеческих пороков, музыка ощутимо отставала: она как правило ограничиваясь интерпретацией текстов традиционных молитв. Да, существовал жанр религиозных мистерий, однако в них музыка редко играла ведущую роль. Понадобилась вся смелость Позднего Возрождения, чтобы наконец дерзнуть создать на языке музыки нечто подобное картинам ада и рая с фресок Синьорелли и Микеланджело. Однако, смелый эксперимент Кавальери так и остался одним из немногих в своем роде, в то время как подобные же изображения Страшного суда в литературе и живописи исчисляются сотнями и тысячами.

Федерико Цуккари, фрагмент росписи купола Флорентийского собора
© Sailko / Wikimedia Сommons / CC BY 3.0


Интереса к этому небольшому произведению добавляет и сама личность автора: человека, который был вовлечен во многие политические интриги своего времени и безусловно являлся одним из создателей оперы как жанра. По мужской линии Эмилио де Кавальери восходил к знаменитейшему римскому семейству Орсини: его дед Марио, сын Габриеле Орсини и Джованны де Кавальери, принял фамилию матери — возможно, в том числе и желая дистанцироваться от других представителей рода Орсини, которых в Италии традиционно недолюбливали за надменность. Отец композитора, Томмазо де Кавальери, на протяжении 30 лет был очень близким другом великого Микеланджело. Томмазо де Кавальери был личностью во многом загадочной: известно о нем немного, в то и дело сотрясавшие Рим политические дрязги он не лез и приобрел известность как коллекционер и эксперт в вопросах искусства. Эмилио де Кавальери начинал свою композиторскую деятельность в Риме с организации концертов в оратории Сантиссимо-Крочифиссо при церкви Сан-Марчелло-аль-Корсо. В Риме Кавальери познакомился с кардиналом Фердинандо Медичи, который после смерти своего брата Франческо в 1587-м году стал великим герцогом Тосканы. В 1588-м Фердинандо Медичи назначил Кавальери суперинтендантом всех художников, ремесленников и музыкантов Тосканы. Власти Кавальери над тосканской музыкой и изобразительными искусствами разрешено было не подчиняться только двоим: знаменитому на весь мир скульптору Джамболонье (которому даже запрещали покидать Флоренцию из боязни, что его украдет кто-то из Габсбургов), да еще золотых дел мастеру с труднопроизносимой фамилией Билевельт (Bylevelt). Кавальери были даже выделены апартаменты в герцогском дворце (знаменитом палаццо Питти). Помимо роли тосканского “министра культуры”, Кавальери исполнял еще и щекотливые дипломатические поручения, используя свои старые римские связи: он неоднократно ездил в Рим, чтобы участвовать в интригах при избрании новых пап, представляя интересы рода Медичи.

С появлением Кавальери во Флоренции активизируется деятельность по созданию роскошных музыкальных представлений. В 1589-м Кавальери координирует создание серии интермедий к свадьбе оставившего по такому случаю свой кардинальский сан герцога Фердинандо и Кристины Лотарингской, и сам пишет музыку к нескольким номерам из этого представления. В 1590-м Кавальери пишет музыку к двум несохранившимся пасторалям, “Сатир” и “Отчаянье Филена”. Есть мнение, что именно эти пасторали стали первыми настоящими операми, так как они предшествовали “Дафне” Пери, премьера которой состоялась в той же Флоренции в 1598. Если так, то именно Кавальери следует приписать честь создания первой оперы. Однако постепенно отношения между Кавальери и его покровителем Фердинандо Медичи портятся, а музыку к новым представлениям при тосканском дворе пишет уже не Кавальери, а другие композиторы (в частности, Пери и Каччини). Кавальери решает вернуться в Рим и поискать себе других покровителей.

1600-й год был объявлен папой Климентом VIII Святым годом: это событие происходило и происходит в Риме раз в 25 лет и традиционно привлекает в город массу паломников. Именно в рамках празднования Святого года в оратории при церкви Санта-Мария-ин-Валичелла и состоялась премьера “Представления о Душе и Теле”. На каждом из двух спектаклей присутствовало более 15 кардиналов, а позже сочинение Кавальери было издано в Риме с посвящением кардиналу Пьетро Альдобрандини, племяннику папы Климента VIII и владельцу знаменитой Виллы Альдобрандини в Фраскати. “Представление о Душе и Теле” получило широкое признание, и Кавальери, скорее всего, в Риме ждала ничуть не менее блестящая карьера, чем во Флоренции, однако ей помешала смерть композитора, произошедшая всего два года спустя после премьеры оперы.

Отдельная интереснейшая тема — это связь между “Представлением о Душе и Теле” и католическим обществом апостольской жизни, известном как Конфедерация ораторианцев. Тут не обошлось без терминологической путаницы между ораторией, как музыкальным жанром, ораторией, как помещением для молитв, и ораторианцами, как одним из институтов Католической церкви. После поверхностного взгляда в статьи по истории музыки можно подумать, что ораторианцы только тем и занимались, что исполняли оратории в ораториях. На самом деле оратория — это помещение для богослужения, которое, в отличие от церкви, открыто не для всех желающих, а предназначено для определенной группы верующих. Одним словом, это — прежде всего помещение для молитв и проповедей, а не для музыкальных концертов. Более того, далеко не каждая оратория принадлежит ораторианцам: к примеру, оратория Сантиссимо-Крочифиссо (Святейшего Распятия), в которой начиналась карьера Кавальери, принадлежала и принадлежит более древнему, чем ораторианцы, и совершенно отдельному религиозному сообществу под названием “Confraternita del Santissimo Crocifisso in Urbe”, которое существует и по сей день. Кстати, эта оратория тоже славилась как место исполнения выдающейся музыки: уже после того, как там работал Кавальери, для оратории Сантиссимо-Крочифиссо писали Стефано Ланди, Джакомо Кариссими, Алессандро Скарлатти и многие другие известные композиторы. Ну а стены оратории Сантиссимо-Крочифиссо и по сей день украшает выдающийся цикл маньеристских фресок, сюжет и композицию которых разработал... Томмазо де Кавальери, уже упоминавшийся нами отец композитора.

Рим, Санта-Мария-ин-Валичелла
© Александр Витенберг / CC-BY-SA-2.0


Но вернемся к “Представлению о Душе и Теле”, которое как раз имеет самое непосредственное отношение и к ораторианцам, и к оратории как к помещению для богослужения, и к оратории как к музыкальному жанру: она была исполнена в принадлежащей ораторианцам оратории и оказала огромное влияние на последующее становление оратории как жанра. Либреттист “Представления о Душе и Теле” неизвестен, однако по косвенным свидетельствам установлено, что автором текста скорее всего был священник Агостино Манни, префект оратории и один из виднейших ораторианцев того времени. Показательно и место постановки: Санта-Мария-ин-Валичелла, главная церковь конгрегации ораторианцев и место погребения основателя этой конгрегации, святого Филиппа Нери. Святой Филипп умер за пять лет до премьеры “Представления о Душе и Теле”, однако введенные им религиозные практики, его юмор и склонность к высмеиванию пороков, да и сам проповеднический запал этого искренне любимого во всей Италии святого, безусловно, оказали влияние на содержание оперы. Еще при жизни Филиппа Нери процессии ораторианцев нередко сопровождались музыкой, а собрания в ораториях — пением, так что принесенные Кавальери из Флоренции новые веяния нашли в Риме благодатную почву. Ну а “Представление о Душе и Теле”, как и многие другие незаурядные произведения искусства, выходит за пределы любой классификации: опыт светских придворных увеселений здесь поставлен на службу религиозной проповеди, а влияние на последующее развитие и оперы, и оратории настолько огромно, что можно смело причислить это революционное сочинение Кавальери к обоим жанрам.

Исполнения:

(Anima – Markéta Cukrová, Corpo – Tadeáš Hoza, Tempo, Consiglio – Jiří Miroslav Procházka, Intelleto, Piacere – Jakub Kubín, Mondo, Anime dannate- Martin Vacula - дир. Roman Válek, пост. Ladislava Košíková, худ. Tomáš Hanzlík, Czech Ensemble Baroque, kostel sv. Michala, Зноймо, 2018)

★★★★★

Запись “Представления о Душе и Теле” с фестиваля в чешском городе Зноймо очень удачно подчеркивает всю живость и остроумие этой оперы: перед зрителем предстает эффектный, насыщенный действием спектакль без всяких признаков “ораториальной” мертвечины. Стоит, правда, посетовать на излишнюю условность и “бутафорскость” антуража, однако и это по-своему трогательно, поскольку удачно сочетается с искренностью и непосредственностью музыки Кавальери. Куда большую проблему представляют особенности акустики церкви, в которой происходит спектакль. Если в целом запись может похвастать отличным звуком и ровным уровнем исполнения, то порой в самый неожиданный момент кто-то из певцов оказывался в явной акустической яме, что особенно удручало в эпизодах с участием Ангела, которому досталась нелегкая участь петь вне пределов основной сцены, так что в результате Ангелу этого спектакля так и не удалось убедительно разоблачить многочисленные и очень громко певшие пороки. В целом же даже в аудиоварианте перед нами замечательно слаженная и яркая запись, которая впечатляет намного больше, чем некоторые записи “Представления о Душе и Теле” с участием куда более именитых исполнителей (к примеру, запись под руководством Рене Якобса 2012-го года получилось куда менее яркой). А поскольку к этому добавляется еще и живая и колоритная постановка, остается только порадоваться, что эта незауряднейшая опера наконец-то получила вполне достойное воплощение и предстает перед зрителем во всех своих красках, которые, как выясняется, с течением времени нисколько не поблекли.

"Даниил, освобождённый из львиного рва" Телемана

★★★★★
Georg Philipp Telemann, "Der aus der Löwengrube errettete Daniel"
Первое исполнение: 1731, Гамбург
Продолжительность: 1ч 10м
Либретто на немецком языке,
Альбрехт Якоб Цайт по библейской книге Даниила

Гюстав Доре, иллюстрация к Библии, 1866
Wikimedia Сommons / Public Domain

Во времена вавилонского пленения евреев, их пророк Даниил становится советником персидского царя Дария. Но из-за козней завистников пророка, царь Дарий вынужден отдать приказ бросить Даниила в ров ко львам.

"Гамбургский Бах" Георг Филипп Телеман знаменит своей композиторской плодовитостью, но написанная им духовная вокальная музыка почти исключительно состоит из месс, пассионов и коротких кантат, так что "Даниил, освобожденный из львиного рва" — пожалуй, единственное духовное сочинение Телемана, которое хотя бы относительно близко к опере как жанру. Да и это уникальное для творчества Телемана сочинение долгое время приписывали знаменитейшему мастеру драматических ораторий — Генделю, и лишь недавно исследователи установили авторство Телемана, выяснив и дату премьеры, и имя либреттиста.

Вообще Телеман как оперный композитор недореализовал себя, и не потому, что оперы ему не удавались, а скорее потому, что в его родном Гамбурге опера не пользовалась особым спросом — не в последнюю очередь из-за взглядов местных представителей лютеранской церкви, не очень-то поощрявших подобные светские развлечения. С ораториями в Гамбурге тоже дело не заладилось, и "Даниил", похоже, представляет собой единственную попытку Телемана привить гамбуржцам вкус к "сюжетным" ораториям на итальянский манер  — и как тут не подумать, что одна из причин неудачи этой попытки стало то, что некоторые из тогдашних слушателей "Даниила" посчитали это сочинение слишком "католическими" по духу, и потому — восприняли враждебно. Интересно, что год спустя после премьеры "Даниила" Гендель, известный в Лондоне прежде всего как оперный композитор, впервые представил лондонской публике свою ораторию, и премьера этой оратории ("Эсфирь") оказалась настолько успешна, что Гендель со временем и вовсе переключится с опер на оратории. У Телемана подобный же эксперимент не получился, но попробовать и вправду стоило — не будь гамбургская публика столь консервативна, мы бы вполне могли ожидать от Телемана череду интереснейших ораторий, вполне сравнимых по своему музыкальному уровню с ораториями Генделя. Но, увы, этого не случилось. В 1738-м году Телеман будет вынужден закрыть Гамбургскую оперу, новых сюжетных ораторий он тоже не напишет, и переключится на другие, более востребованные музыкальные жанры. Грустным напоминанием о недореализованных способностях Телемана как оперного композитора станет коротенькая кантата "Ино", написанная им в 84-летнем возрасте, незадолго перед смертью.

Франсуа Вердье (1651-1730), "Посещение Даниила ангелом"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Но все же Телеман успел создать в жанре оперы не так мало, особенно в сравнении со своим лейпцигским коллегой Иоганном Себастьяном Бахом, который в своих вокальных произведениях крайне редко выходил за пределы стандартного для тогдашней протестантской Германии репертуара из кантат и пассионов. И как не связать этот факт с печальной судьбой Лейпцигской оперы, здание которой в 1729-м было сломано, а на ее месте был построен прядильный двор и богадельня, причем Якоб Штелин в своем опубликованном в 1738-м году "Опыте исторического сочинения об опере" прямо связывает этот факт с упадком интереса к опере, и даже предлагает гамбуржцам закрыть свою оперу по примеру Лейпцигской — и, как ни странно, словно бы по приказу Штелина в том же 1738-м году Гамбургская опера действительно была закрыта. Все это тем более грустно, потому что музыка "Даниила" просто превосходна. Эта небольшая оратория — настоящая сверкающая драгоценная шкатулка, прямо-таки испускающая свет трогательной барочной религиозности. Она нарядна, как рождественская елка, но при всей декоративности есть здесь и трагизм, и просветленность, и психологическая точность в изображении персонажей. Особенно удался образ царя Дария, который сочувствует Даниилу, но не в силах преступить человеческий закон, силу которого представляет. Дарию очень эффектно противопоставлен Даниил, исполненный светлой веры в силу собственной правды и подчеркнуто не принадлежащий этому миру. Музыка оратории очень жива и подвижна, она словно бы дышит какой-то одушевленной гармонией, которая сменяется на привычную механистическую ритмику оперы-сериа только в полных наигранного пустопорожнего гнева ариях язычников. За счет очень активного использования медных духовых и литавр Телеман добивается от музыки победного, яркого, искрящегося звучания, и даже в относительно спокойных эпизодах в оркестре порой происходят маленькие, но тщательно подготовленные секундные "взрывы" для литавр и труб (или — для литавр, виолончелей и контрабасов), мимолетные и яркие, как блестки солнца на позолоте. Обилие хоровых эпизодов и участие в действии ангелов и аллегорических персонажей не стопорит действие, а напротив, придает ему некий астральный смысл и куда большую динамику, чем в стандартной опере-сериа тех же времен, как правило представляющей собой череду арий, в то время как у Телемана именно ораториальность и аллегоризм, как ни странно, помогают драматическому действию: вступление хора всегда тщательно срежиссировано, да и сами аллегорические эпизоды решены на редкость остроумно — особенно впечатляет легкий и до невесомости воздушный дуэт душ в изящном сопровождении скрипок, постепенно перерастающий в грандиозную и светлую хоровую осанну. А небольшая длина оратории только помогает сосредоточиться на притчевом смысле, избавляя от рутинной "оперности", которой страдают многие из ораторий Генделя. Даже странно, что "Даниила" так долго считали творением Генделя, ибо здесь Телеман продемонстрировал совсем другой взгляд на священную драму, в котором куда меньше назидания и куда больше по-детски наивного ощущения чуда.

Витраж из церкви Сен-Эньян в Шартре, 1888
 © Reinhardhauke / Wikimedia Сommons / CC-BY-3.0

Исполнения:
(Daniel: Piotr Olech, Darius: Jiří Miroslav Procházka, Arbaces: Petra Noskaiová, Radost/Die Freude: Lenka Cafourková Ďuricová, Odvaha/Der Mut: Lukáš Hacek, Tenor solo: Jakub Kubín, Duše: Anna Jelínková, Martin Ptáček, Odvaha/Archanděl Michael: Miroslav Urban, Nenávist: Alžběta Krejčiříková, Czech Ensemble Baroque Orchestra & Choir - дир. Roman Válek пост. Helena Kazárová, 2015, Kostel sv. Michala, Znojmo)
★★★★☆

Надо признаться, на фестивале в чешском городе Зноймо очень удачно уловили барочно-праздничный дух творения Телемана и вполне успешно подчеркнули его, исполняя ораторию в барочной церкви, на фоне скульптур в берниниевском духе и мраморных колонн, в намеренно бутафорских, но красочных костюмах. А вот с точки зрения вокала в этом спектакле все не так удачно. Баритон Йиржи Мирослав Прохазка порядком угнетает своим однообразно-плаксивым исполнением партии Дария — в целом-то такой образ подходит к характеру персонажа, но более ярких и резких красок здесь бы не помешало. Куда убедительней контратенор Петр Олеш в партии Даниила — в первой арии его, правда, еле слышно, но зато ближе к финалу он распелся и продемонстрировал незаурядную технику в сочетании с приятным солнечным тембром голоса. Многочисленные исполнители второстепенных партий скорее разочаровывают, но и здесь не обошлось без приятных сюрпризов — к примеру, уже упомянутый дуэт душ был спет Анной Йелинковой и Мартином Птачеком просто безукоризненно. Да и в целом, несмотря на уже упомянутые огрехи, ощущения от этого спектакля самые позитивные, потому что и музыка, и исполнение здесь разбивают устоявшиеся представления об оратории как о жанре чопорном и академическом, и возвращает нас к светлому, наивному и балаганному волшебству средневековых мистерий.

"Святой Алексий" Ланди

★★★★★
Stefano Landi, "Il Sant'Alessio"
Первая постановка: 1632, Рим
Продолжительность: 2ч 30м
Либретто на итальянском языке Джулио Роспильози

"Святой Алексий из Эдессы". Фреска 1732-1733 в церкви святого Мартина в Лангенаргене, Баден-Вюртемберг, Германия
 © AndreasPraefcke / Wikimedia Сommons / CC-BY-3.0

Рим времен правления папы римского Урбана VIII Барберини (1623-1644) — совершенно особенная эпоха в истории искусства. Произведения этого времени до сих пор потрясают своей совершенно особенной эмоциональной взволнованностью и энергетическим зарядом, роднящим эту эпоху с эпохой романтизма. Не случайно порой к произведениям этого времени применяют термин "проторомантизм", хотя, в сущности, перед нами лишь одна из стадий развития барокко, и о романтизме тут говорить рановато. Самым выдающимся скульптором того времени был Лоренцо Бернини, самым выдающимся художником — Сальватор Роза. А вот самым выдающимся композитором этой эпохи можно считать Стефано Ланди. Параллели между творчеством Ланди и его выдающихся современников прямо-таки напрашиваются: как и Бернини, Ланди очень склонен к религиозной экзальтации. Как и Сальватор Роза, Ланди не страшится мрачного колорита и жутковатой, гротескной фантастики.

Самое значительное произведение Ланди, опера "Святой Алексий", продолжает традицию римских религиозных музыкальных представлений, началом которой можно считать "Представление о душе и теле" Эмилио де Кавальери (1600). Многое взяв от традиционных ярмарочно-балаганных мистерий, одновременно нравоучительных и забавных, "Святой Алексий" Ланди поднимает этот жанр на совершенно новый уровень, демонстрируя незаурядное чувство юмора, знание законов драматургии, образность и поэтический дар. Что еще примечательней, в "Святом Алексии" и юмор, и драматургия, и образность служат делу религиозной проповеди, это ни в коем случае не попытка обойти какие-то цензурные запреты, вставив светское содержание в религиозную драму. Напротив, "Святой Алексий" тем и ценен, что в нем весь опыт тогдашней драмы очень умно, толково и искренне поставлен на службу проповеди, в результате чего "Св.Алексий" становится значительным образцом постшекспировской религиозной драмы, в которой очень интересно освещены те темы, которых Шекспир с его светским мышлением предпочитает избегать. Только очень незаурядный человек мог написать такое либретто, и действительно, автором этого текста явился тогда еще молодой Джулио Роcпильози, впоследствии ставший папой римским Климентом IX. К сожалению, после своего избрания папой Роспильози прожил недолго и не оставил значительный след в истории, хотя и завоевал репутацию "самого дружелюбного папы", прославившегося не только обширными знаниями и многочисленными талантами, но и личной скромностью, честностью и нестяжательством.

Помимо основного сюжета, в "Святом Алексии" две побочные линии — мистическая и комедийная. Ланди был одним из первых, использовавших подобную сюжетную схему, которая потом станет достаточно традиционна для венецианских опер второй половины 17-го века, в которых, правда, мистика заменится на аллегории и сцены с участием античных богов, а комедийные эпизоды так и останутся играть роль "разрядки" и иронических комментариев к основному сюжету. Тем не менее надо заметить, что в операх современников Ланди побочные линии часто выпадают из общего действия, комедия введена исключительно для контраста с трагедией, а сверхъестественное служит лишь поводом для демонстрации сценических фокусов. У Ланди и Роспильози — совсем по-другому. Демон-посланец ада становится истинным антагонистом оперы, он активно вмешивается в происходящее и привносит в действие вселенский масштаб, немедленно выводя сюжет за пределы бытовой мелодрамы. Два персонажа в духе комедии дель арте (слуги главных героев) тоже не просто разряжают драматическое напряжение своими ехидными комментариями — они играют роль второго, дополнительного антагониста, высмеивая главного героя и представляя в разыгрывающейся идейной драме сторону незатейливого народного эпикурейства. Так все сюжетные линии связываются в единый тугой узел, в одну живую конструкцию. Особенно забавно наблюдать, как мистическая линия взаимодействует с комедийной: в сцене с демоном и его фляжкой есть что-то уже совершенно мефистофелевское, отсюда до знаменитой сцены в кабачке Ауэрбаха — и в самом деле один шаг.

"Святой Алексий", гравюра Ц.Клаубера по рисунку И.В.Баумгартнера, середина XVIII в.
 © Wellcome Images / Wikimedia Сommons / CC-BY-4.0
Просто удивляешься, насколько эта опера получилась грандиозной; сколько интересных тем удалось затронуть, и затронуть вполне эффективно, за всего два с половиной часа спектакля. Музыка Ланди, при всей ее барочности, в нужные моменты становится простой и безыскусственной: народный праздник у Ланди незатейлив, задорен и убедителен, а в сцене смерти Святой Алексий поет простую трогательную песню, призывая скорей прийти долгожданное избавление от страданий, и вряд ли хоть у кого-то из слушателей не наворачиваются в этот момент на глаза слезы. Скорбь Эвфемиано, отца Алексия, изображена с искренним и благородным, почти вердиевским реализмом, способности драматического речитатива для передачи человеческих эмоций здесь использованы предельно эффективно. Дуэт невесты и матери Алексия по-беллиниевски певуч и трогателен. Масштабные хоровые сцены привносят в оперу отзвуки церковных песнопений, делая палитру музыкальных красок еще богаче. Особенно изменчива и красочна музыка хора, рассказывающего о безраздельном торжестве смерти в бренном мире: в небольшой эпизод композитору удалось уместить несколько ярких музыкальных картин, целую "пляску смерти" в миниатюре. Но совсем уж поразительны "блеющие" хоры чертей, построенные на пародировании тех же самых церковных песнопений: такой смелый музыкальный ход вряд ли позволили себе композиторы 18-го или 19-го века.

Отдельно стоит поговорить про длинную басовую партию Демона — прямого предшественника всяческих чертей в операх 19-го века. Партия эта очень сложна, величественна и изобилует низкими нотами; как и хоры чертей, она заимствует музыкальные ходы из церковных песнопений и порой превращается в жутковатую в своем величии подделку под праведность — что, с драматической точки зрения, от этой партии и требуется, особенно в сцене искушения Демоном Алексия (там еще и орган задействован, для подкрепления псевдоцерковного настроя!). Есть здесь и ирония, и злость, и презрение, и надменность, и даже — страх и уязвимость, ведь ландиевский демон, как Бертрам в "Роберте-Дьяволе", терпит крах и оказывается наказан той силой, которой он служит. Одним словом, это полноценная, многогранная, благодарная для певца роль, а не просто какой-то "предшественник" и "прообраз", и остается жалеть, что великие басы прошлого, включая Шаляпина и Христова, об этой опере скорее всего ничего не знали — здесь бы им было где разойтись.
 
Вообще распределение партий по голосам в опере очень интересно. Из-за наличия аж 8 партий для кастратов опера прямо напрашивается на язвительные замечания относительно фрейдистской "специфики" католической религиозности (тем более что сам Ланди тоже был кастратом). Все это было бы очень смешно, если бы в самой опере чувствовалась хоть малейшая фальшь, хоть малейшая спекулятивность и конъюнктурность. Но нет, "Святой Алексий" — одно из самых искренних произведений религиозного театра, и потому остается только посочувствовать музыкантам, вынужденным работать в рамках тогдашних цензурных запретов и конвенций (а именно этим объясняется исполнение всех женских партий мужчинами). Вдобавок, две чуть ли не самые выигрышные партии достались вовсе не контратенорам, а басу и баритону! Что же касается специфики религиозности в опере, то она здесь принимает какой-то абсолютно русский, юродиво-простонародный характер — недаром Алексий, человек Божий, был и остается одним из самых почитаемых на Руси святых. Добавьте к этому проповедь бедности, стремление уйти от мира, антивоенную направленность (совершенно четко обозначенную в сцене высмеивания Алексия слугами)… Ваше Святейшество Климент IX, уж не собирались ли вы в юности, перечитавшись Евангелия, стать Львом Толстым католической церкви? Добавьте к этому еще и донельзя готичный культ смерти, проявляющийся в тексте не раз и не два, особенно — в предсмертной песне Алексия, представляющий собой настоящий гимн смерти ("O morte gradita"). Вот она, духовность эпохи раннего барокко. Болезненно, но до жути спиритуалистично. Кстати, далеко не только этот гимн связывает семейство Роспильози с эстетикой макабра, и этому уже была когда-то посвящена отдельная статья в моем ЖЖ (http://witen.livejournal.com/15246.html).

В целом же опера Ланди, судя по всему, является свидетельством еще одного религиозного ренессанса, когда, преодолевая ханжеские и бессмысленные запреты, христианскую проповедь в очередной раз попытались сделать простой, яркой и доступной людям. Но недремлющие цензоры снова уничтожили этот искренний духовный порыв, и такая история повторялась еще не раз (вспомним хотя бы проблемы с постановкой доницеттиевского "Полиевкта" двумя веками позже!) Тем не менее, этот цензурный ренессанс принес свои плоды в виде уникальной музыкальной драмы, до сих пор остающейся, наверное, самым удачным опытом претворения христианских сюжетов на оперной сцене — уж куда лучше, чем истеричная "Саломея", мелодраматичный "Полиевкт", цветасто-чувственная "Таис" или монументальный, но начисто лишенный драматизма "Святой Франциск Ассизский" Мессиана (насквозь мифологизированные христианские оперы Вагнера как-то вообще сложно вносить в этот список). Так что очень обидно, что низкая популярность опер 17-го века в наши дни привела к тому, что даже после нескольких удачных записей имя Ланди все равно известно лишь очень немногим. Если уж что из музыки 17-го века и не заслуживает забвения, так это — "Святой Алексий".

Фреска "Житие св. Алексия" (XI век), базилика Сан-Клементе, Рим
Wikimedia Сommons / Public Domain


Исполнения:
(Sant’ Alessio – Philippe Jaroussky, Sposa – Max Emanuel Cencic, Eufemiano – Alain Buet, Madre – Xavier Sabata, Curtio – Damien Guillon, Nuntio – Pascal Bertin, Martio – Jose Lemos, Demonio – Luigi De Donato, Nutrice – Jean-Paul Bonnevalle, Religione\Roma – Terry Wey, Adrasto – Ryland Angel, Uno del choro – Ludovic Provost - дир. William Christie, реж. Benjamin Lazar, Les Arts Florissants, The Theatre de Caen, 2007, Erato 18999)
★★★★☆

Нашумевшая постановка 2007-го пользуется спецификой оперы, превращая запись в "парад контратеноров" (в опере аж 8 партий для этого голоса, в других записях исполнявшихся женскими голосами). По счастью, взяв в руки знамя абсолютного аутенизма, Уильям Кристи со товарищи придерживаются аутентизма во всем, включая постановку и общий дух записи, а учитывая благодарный музыкальный материал и солиднейший авторитет Кристи, не стоит удивляться, что запись становится одним из самых серьезных достижений в деле реконструкции старинных опер за последнее время. Кстати, несмотря на вышеупомянутый "парад контратеноров", из певцов самое сильное впечатление производят не контратенора, а басы, что, видимо, связано с особенностями современной фальцетной техники контратенорового вокала, из-за которой голоса частенько звучат одноцветно, им недостает разнообразия и красок. В нагруженных колоратурами операх 18-го века это не так заметно, в операх 17-го века, особенно на фоне других певцов — заметно, и даже очень. По счастью эти голоса-краски подобраны так, чтобы не смешиваться между собой и соответствовать партии. Ценчич с его "на сопрановый лад" вибрирующим голосом убедительно мелодраматичен, Ксавьер Сабата щеголяет красивым темным тембром, Паскаль Бертен меланхоличен и изящен, Терри Вей величественен, Жан-Поль Бонневаль светел и проникновенен, Жозе Лемос язвителен, но всем этим вполне квалифицированным трактовкам недостает глубины и музыкальной многогранности — хотя стоит особо отметить Лемоса, блеснувшего великолепной актерской пластикой в духе комедии дель арте. Жаруски в партии Алексия поинтересней и поразнообразней, но его своеобразному, с теноровым окрасом голосу слегка не хватает кантиленности. Из других певцов самое яркое впечатление производит Ален Бюэ, чей красивый мягкий басобаритон удивительно пластичен и способен убедительно и трогательно вычерчивать тончайшие оттенки чувств и самые сильные эмоции. Вполне состоятелен и Луиджи Де Донато в партии Демона, хотя музыка заставляет его переходить на низкие ноты более резко, чем того позволяет голос — впрочем, полностью перестроившись в нижний регистр, он звучит просто очень убедительно. Наконец, стоит упомянуть и третьего баса, Людовика Провоста, очень удачно спевшего небольшую партию в финале оперы — глубоким, слегка вибрирующим в духе Эцио Пинцы голосом. Впечатление от спектакля стократно усиливает изумительная постановка при свечах, которая удачно использует разбитое на арки двухъярусное пространство для создания на загляденье картинных мизансцен и при всей аутентичности умудряется не выглядеть скучной. Погружение в материал, самоотдача певцов и глубокое знание специфики делают свое дело: в постановке подобной "идеологически-нагруженной" оперы очень легко впасть в дешевую спекулятивность, но это — не тот случай. Кристи, неоднократно сотрудничавший с режиссерами-экспериментаторами, на сей раз проявил себя как традиционалист в квадрате, и это только сыграло спектаклю в плюс, сделав его серьезным, по-настоящему духовно значимым культурным событием.