Показаны сообщения с ярлыком комедия дель арте. Показать все сообщения
Показаны сообщения с ярлыком комедия дель арте. Показать все сообщения

"Триумф чести" Алессандро Скарлатти

★★★★☆ 
Alessandro Scarlatti, "Il trionfo dell'onore"
Первая постановка: 1718, Неаполь
Продолжительность: 2ч 30м
Либретто на итальянском языке Франческо Антонио Туллио

Пиза, вид с моста Сольферино
© Александр Витенберг / CC-BY-SA-2.0

Легкомысленный Риккардо бросает свою возлюбленную Леонору и уезжает из Лукки в Пизу в поисках новых приключений, однако разгневанная Леонора следует за ним.

Среди длинного списка опер Алессандро Скарлатти — всего три комических оперы, однако последняя из них, “Триумф чести”, считается одним из лучших сочинений Скарлатти и до сих пор исполняется и в наши дни. “Триумф чести” ясно показывает новые веяния, который принес 18-й век в трактовку комического. В итальянских операх 17-го века трагедия и комедия были неразделимы: почти в каждой, пусть даже самой трагичной по сюжету опере (вроде "Орфея" Росси или "Святого Алексия" Ланди) присутствовали комедийные персонажи. Позже, во времена Скарлатти, комические персонажи исчезают из оперных трагедий, но сочетание трагических и комических эпизодов остается возможным в комической опере, и Скарлатти в “Триумфе чести” создает один из эталонных примеров подобного сочетания. Скарлатти, к тому времени — знаменитейший композитор, прославившийся вовсе не комическими операми, доказывает, что подобный гибрид вполне жизнеспособен, написав трагические эпизоды на уровне лучших “dramma per musica” своего времени, но при этом — перемежая их не менее удачными комическими сценами. Убедительности трагических эпизодов немало способствовало то, что опера написана на итальянском языке, а не на неаполитанском. Дело в том, что в Неаполе тех времен комические оперы нередко исполнялись на неаполитанском языке, а трагические - на итальянском. Вот и либреттист “Триумфа чести”, неаполитанец Франческо Антонио Туллио, до “Триумфа чести” писал свои комедийные либретто почти исключительно на неаполитанском, однако в “Триумфе чести” действие происходит не в Неаполе, а в Тоскане, в окрестностях Пизы, где итальянский язык, “тосканский диалект”, как раз и был языком, на котором разговаривали издревле. Это дало повод сделать содержание оперы понятным не только в Неаполе, но и во всей остальной Италии, а трагические эпизоды — приблизить к лучшим образцам тогдашней оперы не только по музыке, но и по тексту, по языку, на котором они исполняются.

По музыке “Триумф чести” — это уже эпоха барочных колоратур, но еще не эпоха высоких скоростей. Мода на бравурность, на ультабыстрые темпы начнется чуть позже и достигнет своего пика в 1730-е, в творчестве Винчи, Порпоры и Хассе. В результате лиризм, не особенно высокие скорости и умеренный уровень декорирования вокальными украшениями роднят музыку “Триумфа чести” с операми Моцарта: да, 60 лет спустя история сделала полный круг, и музыка времен угасания традиционной барочной оперы сделалась чем-то похожа на музыку времен ее зарождения. Комические эпизоды “Триумфа чести” только укрепляют ощущение сходства: они построены на повторении коротких фраз, так что отчетливо напоминают моцартовские и гайдновские комедийные номера, в частности, Фламинио и Корнелия явно похожи на знаменитых Папагено и Папагену из “Волшебной флейты”. Конечно же, “Триумф чести” уступает шедеврам Моцарта и по фантазии в построении ансамблей, и по яркости, отточенности мелодий. Уступает он и по уровню либретто. Сочинение Туллио вызывает ощущение рассудочной, искусственно спланированной конструкции: 4 трагических и 4 комических персонажа, ни один из трагических персонажей не влюблен ни в одного из комических и наоборот, причем по ходу действия обе четверки взаимодействуют крайне мало, вплоть до того, что в опере два квартета: один — исключительно трагиков, другой — исключительно комиков. Этот странный “картезианский дуализм” приводит к тому, что опера кажется смесью из двух разных опер, трагической и комической, которые неведомо зачем были перемешаны между собой. В операх 17-го века комические персонажи существовали в том числе и для того, чтобы вступать в ироничные дискуссии с трагическими персонажами относительно их жизненных ценностей. С начала 18-го века эти жизненные ценности уже не принято подвергать сомнению, это воспринимается как вульгарность, как попытка опошлить высокое и низвести трагедию до площадного балагана. В результате и трагическим, и комическим персонажам приходится “вариться в собственном соку”, и появляются крайне странные сюжетные конструкции вроде той, которую мы видим в “Триумфе чести”.

Возможно, при наличии более удачного либретто Алессандро Скарлатти мог бы написать что-то еще более впечатляющее: во всяком случае, в “Триумфе чести” он выдал такую яркую четверку персонажей-масок в традиции комедии дель арте, что мало кто из более поздних композиторов может с ним в этом тягаться. Особенно удался бравый капитан Родимарте Бомбарда, с которым сравним разве что не менее бравый Родомонте из “Роланда-Паладина” Гайдна (и снова, что примечательно, “Триумф чести” наводит на ассоциации с моцартовской эпохой!). Да и по части ансамблей опера радует: в эпоху, когда опера нередко представляла собой череду арий с коротеньким финальным ансамблем, “Триумф чести” может похвастать двумя длинными квартетами и без малого четырьмя дуэтами, что безусловно очень оживляет музыку и, опять же, приближает ее к сочинениям моцартовской и россиниевской эпохи. Так что “Триумф чести” — опера безусловно незаурядная и не скучная, хотя и музыке, и либретто все же недостает какой-то искры для того, чтобы это сочинение Скарлатти стало шедевром на все времена.

Одна из улочек Лукки
© Александр Витенберг / CC-BY-SA-2.0


Исполнения:

(Riccardo Albenori: María Victoria Gaeta, Leonora Dorini: Evelyn Ramírez, Erminio Albenori: Flavio Oliver, Doralice Rossetti: Sofía Di Benedetto, Flaminio Castravacca: Pablo Urban, Cornelia Buffacci: Josué Miranda, Rosina Caruccia: Cecilia Pastawski, Rodimarte Bombarda: Mariano Gladic - дир. Iñaki Encina Oyón, пост. Violeta Zamudio, костюмы Gonzalo Giacchino, Ópera de Cámara Teatro Colón, Буэнос-Айрес)

★★★★☆

https://youtu.be/nf1NR6ZZKDw

Спектакль Камерной оперы театра “Колон” также вызывает противоречивые чувства. С одной стороны, он по-настоящему задорно, с огоньком, поставлен и сыгран: здесь и современности отдали дань, и с барочными традициями поиграли, и публику вполне эффективно посмешили. С другой стороны, при наличии действительно незаурядных певцов этому исполнению все же не хватило ровности и отполированности, чтобы по-настоящему впечатлить: такое ощущение, что опера была недорепетирована, еще недостаточно “легла на голосовые связки”. Пожалуй, убедительней всего здесь Эвелин Рамирес в партии Леоноры, с ее могучим, красиво звучащим голосом. Контратенору Флавио Оливеру, несмотря на колоритный солнечный тембр и свободные верхние и нижние ноты, порою все же не хватало плавности и связности кантилены. Выделяется и сопрано София Ди Бенедетто с ее терпким темпераментным звучанием голоса. Мария Виктория Гаэта в финальной арии продемонстрировала прекрасное владение дыханием, а вот номера в быстром темпе у нее не особенно получились. Что же касается четырех комических партий, то с ними, пожалуй, связаны основные проблемы данного исполнения, и прежде всего баритону Мариано Гладичу в партии Родомонте ощутимо не хватало выверенности интонаций, хотя стоит отдельно отметить добавленный в спектакль актерский монолог в традиции комедии дель арте, который этот певец провел просто блестяще. Так что “Триумф чести” — спектакль безусловно симпатичный, хотя при подборе исполнителей на комические роли, похоже, здесь руководствовались внешностью и актерскими способностями певцов, а не их вокальными данными, и это, увы, заметно сказалось на музыке - но все же не насколько, чтобы этот спектакль не смог порадовать даже и истинного меломана.

"Амфипарнас" Векки

★★★★★
Orazio Vecchi, "L'Amfiparnaso"
Первая публикация: 1597, Венеция
Продолжительность: 50м
Либретто на итальянском языке,
предположительно написано самим композитором

Иллюстрация к первому изданию "Амфипарнаса"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Первая в истории опера, “Дафна” Пери, была поставлена в 1598-м году, однако ей предшествовал целый ряд любопытных сочинений, которых собственно операми назвать нельзя, но которые прокладывали путь для нового жанра. Одним из таких сочинений был “Амфипарнас” Орацио Векки, опубликованый в Венеции в 1597-м году, годом раньше премьеры “Дафны”. Для современного слушателя “Амфипарнас” может показаться странным модернистским экспериментом. Да, в этой почти-опере есть сюжет, персонажи и диалоги, вот только партию каждого из персонажей исполняют сразу несколько певцов, причем на разные голоса. Традиции церковного пения были еще очень сильны, а вокальное мастерство — еще не настолько развито, чтобы исполняющий сольную партию певец полностью завладевал вниманием слушателя, и поэтому подобный "многоголосный" персонаж воспринимался вполне органично. Но поскольку герои "Амфипарнаса" еще и вступают между собой в диалог, различия между ними приходится подчеркивать, заставляя всех пятерых участвующих в исполнении певцов то петь обычным голосом, то — начинать гнусавить или петь с акцентом, а порой — расщепляя исполнителей на дуэт высоких голосов (изображающий женщину) и трио низких (изображающий мужчину).

Этот своеобразный жанр, который современные искусствоведы называют “мадригальной комедией”, появился еще до “Амфипарнаса”, но именно “Амфипарнас” стал одним из самых заметных и популярных его представителей. Традиция мадригальной комедии оказалась настолько сильна, что в операх первой половины 17-го века комедийные эпизоды порою решались в виде многоголосного ансамбля. Наиболее яркие тому примеры — это грехи (точнее, Удовольствие и его спутники) из “Представления о Душе и Теле” Кавальери и женихи из “Возвращения Улисса на родину” Монтеверди. Со временем эту моду сменила мода на утрированно-простонародных комедийных персонажей, исполняемых одним певцом и поющих подчеркнуто незатейливые песенки, дабы оттенить страдания главных героев. Интересный пример переходного варианта между старой и новой модой — это дуэты комических персонажей из “Святого Алексия” Ланди (1631) и “Орфея” Росси (1647). Все это заставляет говорить о плавном и непрерывном развитии в музыкальной трактовке комедийных эпизодов, и тем более странным выглядит мнение многих авторитетных музыковедов, что мадригальные комедии не следует рассматривать в контексте развития оперы-буффа (это утверждение принадлежит Эрику Блому, того же мнения придерживались также Альфред Эйнштейн и Рэй Мур [1]).

Виньетка из первого издания "Амфипарнаса"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Если уж говорить о многоголосии, то запутанный и изломанный рисунок вокальных партий “Амфипарнаса” придает музыке отчетливое сходство с изобразительным искусством эпохи маньеризма: вокальные партии переплетаются так же хитроумно, как линии на маньеристской виньетке, украшающей первое издание “Амфипарнаса”. Подобная манера, которая чувствуется и в знаменитом “Орфее” Монтеверди, все же не была в ту эпоху всеобщей: к примеру, в уже упомянутом “Представлении о Душе и Теле” Кавальери преобладает простая и ясная музыка без особенных маньеристских излишеств, что заставляет говорить об опере Кавальери как о проявлении позднего ренессанса, а не маньеризма — и эта более простая манера, несколько изменившись, в итоге победила и стала господствующей во второй половине 17-го века, в эпоху раннего барокко.

Маньеристская изысканность формы “Амфипарнаса” не вполне соответствует литературному содержанию, в котором помимо трогательной любовной лирики присутствует и изрядная порция соленых шуток в традиционном для комедии дель арте духе. Автором либретто “Амфипарнаса” порой называют самого композитора, а порой — ярмарочного исполнителя-самоучку Джулио Чезаре Кроче, персонажа известного и невероятно колоритного. Этот плодовитый сочинитель путешествовал из города в город, исполняя песни собственного сочинения, подыгрывая себе на скрипке и распространяя среди публики буклеты с иллюстрациями к сюжетам исполняемых песен (такой жанр ярмарочных выступлений носил в Италии название “кантастория” и был одновременно предшественником комикса и оперы). Если либретто “Амфипарнаса” написал и не сам Кроче, то по крайней мере кто-то, хорошо знакомый с его творчеством, что и неудивительно: Кроче был современником композитора “Амфипарнаса” Орацио Векки и выступал прежде всего в Болонье и в соседних с ней городах, в том числе и в Модене, родном городе Векки. Таким образом, даже на самом раннем этапе своего развития опера не была исключительно придворным увеселением: она была теснейшим образом связана с традицией народных представлений, ярким представителем которой как раз и был Кроче.

В связи “Амфипарнаса” с комедией дель арте сомневаться не приходится, здесь появляются почти все типичные для жанра персонажи-маски: тут вам и сластолюбивый старик Панталоне, и нудный Доктор, и бравый испанец-Капитан, и расторопный слуга Дзанни, и пара влюбленных с типичными для комедии дель арте именами Люцио (Лючо) и Изабелла. Композиция либретто очень своеобразна: перед нами предстает череда коротких сценок, трагических и комических, по некоторым из которых можно вычленить нечто вроде главного сюжета. Таким образом, маньеризм в музыке подкрепляется маньеризмом в драматургии: витиевато, калейдоскопично, и общий сюжет порой теряется в нагромождении необязательных деталей. Тем не менее, либретто вовсе не выглядит непрофессиональным и штампованным: к примеру, очень остроумна концовка, в которой все комические персонажи пьесы преподносят подарки на свадьбу главных героев, что позволяет эффектно свести вместе отдельные сюжетные линии в единой кульминационной сцене.

“Амфипарнас” вполне можно считать первой итальянской комической оперой, многие типичные ее черты налицо: чередование лирических и комедийных эпизодов, связь с комедией дель арте, использование комического эффекта от шаржирования всевозможных странных выговоров и акцентов. Немало красок в пеструю палитру “Амфипарнаса” привносит использование музыки других народов (испанской и еврейской), и здесь Векки оказывается у истоков еще одной традиции, традиции ориенталистских экспериментов, которая продолжилась “Кармен”, “Лакме” и “Мадам Баттерфляй”. Удивительное сочетание рафинированного многоголосия с живым и остроумным действием делает “Амфипарнас” сочинением одновременно изысканным и популистским, адресованным одновременно и элите и простому народу. На амбициозность этого эксперимента указывает и название, которое можно перевести как “двугорбый Парнас”, причем под двумя горбами, согласно наиболее распространенной трактовке, подразумевается трагедия и комедия: Векки писал “Амфипарнас” как манифест синтеза двух жанров. Подойдя вплотную к концепции оперы, Векки, однако, не решается сделать последний решительный шаг: в предисловии к изданию “Амфипарнаса” он пишет, что его сочинение предназначено для прослушивания, а не для постановки, хотя, судя по сопровождающим это издание гравюрам, “Амфипарнас” вполне мог исполняться уже и в то время в костюмах и с декорациями.

Виньетка из первого издания "Амфипарнаса"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Примечательно, что популярностью своей музыки Векки обязан именно венецианским публикациям своих трудов, а не придворной службе — лишнее подтверждение тому факту, что опера возникла вовсе не исключительно как придворное искусство. Видимо, по аналогии с Монтеверди и Кавальери, Векки нередко приписывают службу при дворе герцога д’Эсте, однако, как показывают новейшие исследования, эпизод с приглашением Векки ко двору скорее напоминал грустный анекдот, а большую часть своей карьеры этот композитор работал хормейстером в родной Модене и соседних с ней городах, вдали от крупных культурных центров Италии. Однако обо всем по порядку. Попытаемся в своем изложении следовать свежайшей (2020-го года) и подробнейшей статье о Векки из “Dizionario Biografico degli Italiani”, после которой биография композитора предстает в совершенно другом свете [2]. Сын малоудачливого предпринимателя и внук сапожника, Орацио Векки родился в Модене, работал хормейстером в соборах нескольких городов, а потом 7 лет прослужил каноником в Корреджо, городке совсем рядом со своей родной Моденой. Своим многолетним пребыванием в маленьком Корреджо композитор напоминает другого, еще более знаменитого жителя этого города, прославленного живописца Антонио Аллегри, так и прозванного "Корреджо" по названию города. Живописец Корреджо за свою жизнь так и не выбрался дальше Корреджо и нескольких соседних городов, однако в те времена город Корреджо процветал под властью графини Вероники Гамбары, известной поэтессы. Векки оказался в Корреджо 36 лет спустя после смерти графини, когда золотые времена для этого города давно прошли. Композитор за свое многолетнее пребывание в Корреджо откровенно перерос по масштабу этот маленький итальянский городишко и соседнюю с ним Модену, и наконец сумел выбраться из родных мест в 1597-м году, уехав в Венецию и опубликовав там ряд своих сочинений. В Венеции Векки обрел покровителя в лице Алессандро д’Эсте, представителя известного аристократического  семейства д’Эсте, впоследствии — кардинала и владельца знаменитой виллы д’Эсте в Тиволи, построенной одним из его родственников. Именно Алессандро д’Эсте посвящено издание “Амфипарнаса”, и Векки даже сопровождал своего покровителя в путешествии в Рим. Вернувшись в родную Модену, Векки продолжил работу хормейстером в местном соборе, однако к тому времени политическая роль Модены неожиданно возросла. Старший брат Алессандро д’Эсте, герцог Чезаре д’Эсте, унаследовал своему бездетному родственнику, Альфонсо II, но в 1598-м лишился столицы герцогства, Феррары, которая стала частью папских владений. Новым центром герцогства д’Эсте стала именно Модена.

Тем временем сам Векки, похоже, был вполне удовлетворен своей должностью в родном городе, хотя растущая после венецианских публикаций международная слава привела к тому, что интерес к судьбе Векки проявил император Рудольф II. Знаменитый пражский покровитель астрологов и алхимиков, монарх веротерпимый и широко мыслящий, Рудольф II, оказывается, был еще и в курсе музыкальных новинок из далекой Италии. Узнав про творчество Векки, император в 1604-м выразил своему вассалу, герцогу Чезаре д’Эсте, желание назначить Векки главой придворной герцогской капеллы в Модене. Однако Векки, видимо, был к тому времени уже серьезно болен. Он отклонил заманчивое предложение и скончался в Модене год спустя, в 1605-м. Скромный моденский маэстро так и не успел сполна воспользоваться плодами своей славы, но его удивительно остроумные сочинения продолжают исполняться и по сей день, причем выглядят ни капли не устаревшими.

Исполнения:

(актеры: Simon Callow - Narrator, Robert Hollingworth - Pantalone, Lelio, Zanni, Jew, Matthew Brook - Doctor Gratiano, Captain Cardon, Pedrolino, Frulla, Jew, Carys Lane - Hortensia, Francatrippa, Isabella, Rachel Elliott - Nisa, певцы: Rachel Elliott - soprano, Carys Lane - soprano, Richard Wyn Roberts - counter-tenor, Julian Podger - tenor, Nicholas Mulroy - tenor, Giles Underwood - bass, Eligio Quinteiro - lute, Steven Devine - harpsichord  - худ. рук. Robert Hollingworth, I Fagiolini, пост. Peter Wilson, Dartington Hall Estate, Дартингтон, Девон, 2003, DVD, Chaconne B0001ZX06K)

★★★★★

Так как партии героев в “Амфипарнасе” исполняет ансамбль из нескольких певцов, поставить это сочинение на сцене затруднительно, но все же возможно — например, выведя певцов за пределы сцены и поручив роли героев актерам-мимам. Именно такой эксперимент проделали создатели этого спектакля: британский ансамбль “I Fagiolini” и режиссер Питер Уилсон. Вдобавок, в спектакле отказались от традиционных титров с переводом текста и вместо этого предварили каждую сцену забавным рифмованным пересказом предстоящих событий на английском языке. Эксперимент получился очень удачным, тем более что автор пересказа, Тимоти Нэпмен, впоследствии стал известным детским писателем, а сочиненный Нэпменом текст читает выдающийся британский театральный актер Саймон Кэллоу, известный нашему зрителю прежде всего по роли в кинофильме “Четыре свадьбы и одни похороны”. Спектакль, несмотря на низкобюджетность, получился очень колоритным, а сценки с участием актеров-мимов вообще можно изучать как пособие по пластике комедии дель арте. Из певцов следует отметить в первую очередь сопрано Рейчел Эллиотт, чей высокий голос придает музыке “Амфипарнаса” какую-то поистине небесную полетность. Ну а получившаяся в результате забористая смесь старинных песнопений, британского юмора и комедии дель арте наверняка заинтересует любого любителя необычных спектаклей.

"Веер" Раймонди

★★★★★
Pietro Raimondi, "Il ventaglio"
Первая постановка: 1831, Неаполь
Продолжительность: 1ч 50м
Либретто на итальянском языке Доменико Джилардони
по одноименной пьесе Карло Гольдони (1763)

Итальянский веер первой половины 18-го века
Wikimedia Сommons / Public Domain

Ровесник Россини, композитор Пьетро Раймонди прославился как выдающийся мастер контрапункта. Самым примечательным событием в его карьере стал успех грандиозной тройной оратории “Потифар-Иосиф-Иаков”, сравнимой по масштабам с “Кольцом нибелунга” Вагнера: она предназначалась для одновременной постановки на трех разных сценах и требовала участия аж 430 исполнителей. Оратория вызвала восторженную реакцию римского папы и таких знаменитостей, как Ференц Лист. На волне успеха Раймонди был назначен капельмейстером собора Святого Петра в Риме, но скончался в следующем году, так и не успев закончить свой следующий амбициозный проект, двойную оперу “Аделазия-Четыре самодура”, построенную по тому же принципу, что и “Потифар-Иосиф-Иаков”.

Впрочем, широкой публике Раймонди был известен не своими поздними амбициозными творениями, а, прежде всего, комической оперой “Веер” по одноименной пьесе Гольдони. “Веер” сполна отразил и мастерство Раймонди как контрапунктиста, и его тягу к экспериментам: в опере почти отсутствуют сольные номера, она начинается с гигантского, сложно построенного 16-минутного ансамбля и продолжается в подобном же духе вплоть до финала. И дело тут вовсе не в непомерных композиторских амбициях и желании блеснуть мастерством: скорее, в желании передать дух комедии Гольдони и органичнее адаптировать ее к нуждам оперного спектакля. Ведь “Веер” Гольдони — уже сам по себе интересный формальный эксперимент. Сам Гольдони писал о своей пьесе так: “я написал комедию из многих кратких, остроумных  сцен,  оживленных  постоянным действием и непрерывным движением, где актеры должны больше действовать, чем рассуждать” [1]. Не правда ли, подобная пьеса - поистине идеальный материал, чтобы продемонстрировать способности Раймонди по части создания сложных ансамблей! Но ни Гольдони, ни Раймонди не занимаются экспериментом ради эксперимента: ведь в “Веере” Гольдони, к тому времени уже прославленный драматург, ближе всего подходит к концепции пьесы как “среза жизни”. Когда поднимается занавес, зритель видит на сцене всех без исключения персонажей пьесы  — а их у Гольдони без малого 14! — которые занимаются своими повседневными делами: кто-то сидит в кафе, кто-то чинит сапог, кто-то ощипывает курицу, а кто-то — читает книгу. Все это усиливает ощущение скученности, отсутствия личного пространства, настоящего жанрового лабиринта из вещей и людей, в котором любое событие немедленно становится всеобщим достоянием, всячески перетирается и перевирается, что, в свою очередь, становится источником недопониманий, обид, вражды и даже потасовок. Этот сюжетный лабиринт Раймонди и его либреттист, рано умерший Доменико Джилардони, остроумнейшим образом перевоплощают в лабиринт музыкальный.

Итальянский веер 1770-го года
Wikimedia Сommons / Public Domain


Впрочем, ни одно по-настоящему удачное оперное либретто не следует буквально за литературным первоисточником, и “Веер” не исключение: Джилардони и Раймонди оказываются неистощимы на литературно-музыкальные трюки, призванные удачнее адаптировать пьесу Гольдони для оперной сцены, сделать ее еще забавнее. У Гольдони один из персонажей сетует на стуки из аптеки и лавки сапожника, у Раймонди эти стуки становится ритмической основой для целого ансамбля. У Гольдони сапожник Криспино и трактирщик Коронато наперебой ищут расположения Графа, в опере это развернуто в целую сцену, в которой каждый пытается подкупить Графа, Криспино - обещанием новых сапог, а Коронато - обещанием бесплатных поставок спиртного. Ансамбль с чтением завещания обыгрывает неграмотность героев, которые разбирают текст по складам, что сопровождается соответствующей прерывистой музыкой и создает очень остроумный комический эффект. А дуэт Эваристо и Пальметеллы построен на звукоподражании стуку сердца: герои передают свое волнение, и музыка вполне наглядно это иллюстрирует.

Неудивительно, что при таком количестве остроумных сцен “Веер” стал самой популярной оперой в послужном списке и Раймонди, и либреттиста оперы, Доменико Джилардони. Джилардони, чья карьера либреттиста длилась всего 6 лет и прервалась ранней смертью, написал аж 10 либретто для Доницетти, и по одному — для Беллини, Раймонди, Пачини и Луиджи Риччи, однако самой успешной оперой на его либретто считается именно “Веер” Раймонди. Популярность “Веера” даже вызвала на свет его продолжение, оперу “Пальметелла в замужестве” (“Palmetella maritata”), поставленную в 1837-м году. Музыку написал тот же Раймонди, а вот автор либретто неизвестен, хотя вряд ли это мог быть Джилардони, умерший за 6 лет до этого, в 1831-м.

Раймонди нередко обвиняли в излишней приверженности традициям второй половины 18-го века, однако по крайней мере в “Веере” его музыка выглядит лишь немногим более старомодной, чем, к примеру, современные ей оперы Доницетти. Действительно, по части декоративности музыка “Веера” кажется более строгой, чем оперы Россини, но тут сложно судить, что тому виной: излишнее следование традициям Паизиелло и Чимарозы или же, напротив, следование духу времени — ведь “Веер” написан в эпоху “Нормы” и “Лючии”, когда мода на колоратуры уже уходила. Действительно, колоратур в “Веере” меньше, чем в среднестатистической опере Россини, однако они присутствуют и играют заметную роль — прежде всего, в центральной теноровой партии Эваристо, явно написанной для певца, который хотел блеснуть колоратурной техникой. Есть в “Веере”, естественно, и скоростные многолюдные ансамбли в духе Россини, причем Раймонди даже умудряется перевести их на качественно новый уровень, добиваясь от музыки поистине бетховеновского драматизма.

Итальянский веер 1770-го года
Wikimedia Сommons / Public Domain


К сожалению, “Веер” несколько сдает в финале, когда следуют два номера, максимально приближенных к арии: правда, ария Эваристо прерывается репликами других персонажей, а ария Пальметеллы плавно перерастает в финальный ансамбль. Концовка оперы, в которой все драматические конфликты уже исчерпаны, и впереди остается лишь счастливая развязка, наглядно демонстрируют, что по части лирики Раймонди все же уступал своим конкурентам. Зато нисколько не уступал им по части комизма и мастерства построения ансамблевых сцен, так что эта на удивление темпераментная и забавная опера вполне достойна занять место в ряду лучших образцов оперы-буффа. А уж по части оперных адаптаций произведений Гольдони “Веер” Раймонди оставляет далеко позади и “Лунный мир” Гайдна, и “Благодетельного брюзгу” Мартина-и-Солера, и даже многочисленные оперы Вольфа-Феррари по мотивам пьес Гольдони.

Исполнения:

(Sara-Bigna Janett - Palmetella, Anna Gitschthaler - Susanna, Anna Miklashevich - Candida (Barbara), Susanne Andres - Geltrude (Clotilde), Fabio Antoniello - Evaristo, Germain Bardot - Baroncino, Martin Roth - Conte, Manfred Plomer - Coronato, Livio Schmid - Crespino, Gergely Kereszturi - Moracchio - дир. Massimiliano Matesic, пост. Bruno Rauch, Theater im Seefeld, Free Opera Company, Цюрих, 2019)

★★★★☆

Постановка “Веера” в Цюрихе небольшой труппой “Свободной оперной компании” оказывается приятным сюрпризом. Радует, что малоизвестный театр взялся не за какое-нибудь интермеццо, а за полноценную оперу, причем редкую, интересную и сложную для исполнения. Впечатляет и степень вышколенности певцов, исполняющих сложнейшие ансамбли с легкостью и задором, жизненно необходимым для интерпретации оперы-буффа. Пожалуй, основная проблема этого спектакля - добавление в оперу Раймонди без малого шести арий из других опер (в частности, двух арий из оперы “Криспино и кума” братьев Риччи). Желание певцов получить больше возможностей проявить себя понятно, но в данном случае это идет вразрез с намерениями и Раймонди, и Гольдони, которые как раз и задумывали “Веер” как безостановочную суетливую круговерть, в которой почти напрочь отсутствуют стопорящие действие сольные эпизоды. Впрочем, впечатление от спектакля все равно очень хорошее, а по темпераменту и певческому мастерству цюрихская запись заметно превосходит запись “Веера” 1978-го года из Лугано - возможно, единственную из имеющихся на данный момент альтернативных записей оперы. Из исполнителей цюрихского спектакля стоит особенно отметить Мартина Рота, который сильно напоминает Корбелли по раскатистому и мощному звучанию голоса, и Сару-Бинью Жанетт, прекрасно справившейся и с лирической, и с драматической стороной партии Пальметеллы. К сожалению, исполнителю главной теноровой партии Фабио Антониелло, вообще-то певшему с большим тактом и пониманием музыки, явно не хватало силы голоса, и остается только представить, насколько бы выиграл этот спектакль, если бы на месте Антониелло оказался бы тенор уровня Флореса или Спайерза. Осовремененная постановка “Веера” смотрится на удивление живо и вряд ли вызовет нарекания, а отдельные вольности с интерпретацией сюжета (в частности, превращение Графа в Профессора) скорее делают осовремененную интерпретацию более органичной. Остается только пожелать “Свободной оперной компании” дальнейших удач: чувствуется, что коллектив очень амбициозный и на достигнутом вряд ли остановится.

"Побег в маске" Спонтини

★★★★★
Gaspare Spontini, "La fuga in maschera"
Первая постановка: 1800, Неаполь
Продолжительность: 2ч 20м
Либретто на итальянском языке Джузеппе Паломбы

Джованни Доменико Тьеполо, фрагмент картины "Триумф Пульчинеллы"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Состоятельное, но чудаковатое неаполитанское семейство оказывается мишенью трех наглых проходимцев, которые, вдобавок, еще и не особенно дружны между собой и строят козни друг против друга.

Мы привыкли к тому, что итальянские комические оперы либо невелики по длине и подчеркнуто гротескны (“Пимпиноне”, “Служанка-госпожа”), либо же при полноценной длине оперного спектакля буффонада в них разбавлена изрядной долей лирики (“Добрая дочка”, “Тайный брак”, “Севильский цирюльник”, “Любовный напиток”). Опера Спонтини “Побег в маске” приятно удивляет тем, что выбивается из этого правила как по части длины, так и по части обилия комических эпизодов: зрителя ожидают два с половиной часа гротескной буффонады, этакая ударная порция веселья по-неаполитански, с скороговорками, суетливыми ансамблями и насквозь шаржированными персонажами. 

Гаспаре Спонтини — композитор воистину незаурядный. Его самая известная опера, величественная и трогательная “Весталка”, продолжает традиции классицизма и вместе с тем прокладывает дорогу для оперного романтизма и французской “большой оперы”. Но, как выясняется, ранний Спонтини совершенно не похож на позднего Спонтини, он настолько же стопроцентно итальянский, насколько Спонтини времен “Весталки” — стопроцентно французский, да и вообще сложно поверить, что “Побег в маске” и “Весталка” написаны одним и тем же человеком. И тем не менее, именно ранние комические оперы принесли Спонтини известность, что и неудивительно: “Побег в маске” написан с таким темпераментом и зажигательной энергией, что вряд ли кого оставит равнодушным.

Эта опера Спонтини погружает нас в мир суматошной неаполитанской комедии, знакомый, к примеру, по фильмам с участием Тото. Стереотипный портрет Неаполя как “города чудаков и негодяев” здесь узнаваем в полной мере. Из семи персонажей оперы шестеро относятся либо к чудакам, либо к негодяям, а порой — и к чудакам и к негодяям одновременно. Не шаржирована только главная героиня оперы, Елена, и за счет этого Спонтини добивается поразительного драматического контраста — партия Елены словно бы парит над царящей вокруг сутолокой, она по-настоящему влюблена и по-настоящему страдает, и это возвышает ее надо всем происходящим, именно она оказывается в фокусе зрительского внимания и превращает спектакль из пустого гримасничанья в захватывающее действо, которому хочется сопереживать. Пожалуй, только по партии Елены можно узнать в раннем Спонтини будущего автора “Весталки” и тонкого знатока женской души. Впрочем, и здесь создатели оперы верны себе: даже и Елена слегка шаржирована, и некоторые ее реплики весьма комичны.

Джованни Доменико Тьеполо, "Карнавал"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Сложно сказать, чем вызвана эта “буффонная бескомпромиссность” “Побега в маске”. Возможно, политикой театра, ведь опера была написана для неаполитанского Театро Нуово, который вмещал большее число зрителей, чем его конкурент Театро-деи-Фьорентини, и потому ориентировался на более широкую публику с менее “элитными” запросами. Интересно, что другая столь же бескомпромиссная по своей комедийности опера, “Театральные порядки и беспорядки” Доницетти, также была написана для Театро Нуово. И уж тем более примечательно, что уже упоминавшийся здесь и до сих пор безмерно обожаемый в Неаполе комедийный актер Тото начинал свою карьеру на подмостках… того же самого Театро Нуово, который со временем ставил все меньше опер-буффа и все больше драматических спектаклей, причем преобладали, естественно, комедии. Вот такая в Неаполе нешуточная комедийная преемственность длиною аж в три века.

Что же касается музыкальных новаций, то начинаешь вспоминать известные слова Леонида Утесова про то, что “джаз играли у нас в Одессе еще когда это не называлось джазом”. Так вот, оперы почти в россиниевском духе играли у них в Неаполе еще когда ни о каком Россини не было и слышно. Здесь почти весь арсенал приемов налицо: ультрабыстрые темпы, сложно построенные ансамбли, сольные и ансамблевые скороговорки, колоратуры… Но и различия с музыкой Россини легко ощутимы: эпоху классицизма выдает резкая механистичная ритмика, которая явно отличается от изысканно-гибкого звучания россиниевского оркестра. Впрочем, от этого опера Спонтини не делается хуже: наоборот, эта механистичность придает своеобразия, резкости, этакой гротескной изломанности, которая хорошо гармонирует с буффонным содержанием.

Как и в случае с “Гекубой” Манфроче, “Побег в маске” стал одним из первых успехов в карьере певца, позже много певшего в операх Россини. В данном случае это — сопрано Франческа Феста (в замужестве -- Маффеи), которая в премьере “Побега в маске” в возрасте 22-х лет исполнила главную женскую партию Елены, а позже, в 1814-м, споет партию Фьориллы на премьере “Турка в Италии” Россини. Кстати, пела синьора Франческа и в России, и скончалась в Санкт-Петербурге в 1835-м году — лишнее подтверждение того факта, что происходившее на оперных сценах Неаполя в 1800-м имело самое непосредственное отношение и к России в том числе.

Возвращаясь к разговору о музыке оперы, стоит отдельно подчеркнуть обилие и разнообразие ансамблевых сцен: если в 18-м веке композиторы традиционно ограничивались ансамблем в финале каждого акта, то с наступлением нового столетия словно бы все границы сломались: ансамблей в опере куда больше, чем сольных номеров, они тут на любой вкус, настроение и темп, и даже сольные номера порой прерываются репликами других певцов и перерастают в ансамбли — совершенно в том же духе, что и в операх Беллини.

Драматически опера, пожалуй, рыхловата и рассыпается на набор эпизодов, а сам вынесенный в название маскарад впервые упоминается всего за полчаса за финала. Впрочем, либретто вполне профессионально, персонажи обрисованы очень даже ярко, реплики смешны, а сутолока на сцене весьма натуральна. Из менее типичных персонажей стоит выделить стервозную шарлатанку (или, как ее очаровательно называют в опере, “шарлатанетту”) Кораллину, которая устраивает героям сеанс общения с фальшивым духом. Это — интересное отражение увлечения общества начала 19-го века оккультизмом. Термин “спиритизм”, кстати говоря, тогда еще не появился, но мистические эксперименты уже были популярны, в том числе и как результат увлечения мистическими учениями Сведенборга, Эккартсгаузена и Юнга-Штиллинга. Даже многие влиятельные фигуры того времени оказались не чужды общему увлечению мистицизмом — в частности, российский император Александр I лично встречался с ведущим немецким мистиком Юнгом-Штиллингом, автором книг о своем личном общении с духами. А вот неаполитанцы, похоже, при всей их суеверности воспринимали эту моду с явной иронией, и получалось вполне продуктивно — ария Кораллины про ее волшебный фонарь и сцена вызова духа принадлежат к числу лучших эпизодов оперы, ведь мистика — это хороший повод написать в рамках комической оперы величественную и загадочную музыку.

Джованни Доменико Тьеполо, "Минуэт"
Wikimedia Сommons / Public Domain

Продекларированный уже в названии “маскарадный” характер оперы и подчеркнутая шаржированность ее персонажей — все это приближает “Побег в маске” к народной комедии и последующим стилизациям под нее. За счет условности “Побег в маске” опережает свое время и в чем-то приближается по духу к позднейшим стилизациям под комедию дель арте, вроде “Арлекина” Бузони и “Масок” Масканьи, в которых персонажи как раз и представляют собой воплощенные маски, без собственного имени и биографии. Либретто “Побега в маске” уже делает первые (и кстати — вполне постмодернистские) шаги в этом направлении, ведь необразованный и говорящий на смешном диалекте, но ловкий и пройдошистый крестьянин Нардулло прямо в тексте ассоциируется с Пульчинеллой, а старик Мардзукко, нацепив маску, уже полностью сливается с образом Панталоне. Интересно, что примеряют на себя персонажи оперы и другие маски, вовсе не из репертуара комедии дель арте: в последнем действие Елена и Доральбо начинают изображать персонажей оперы-сериа, что подчеркнуто и в либретто, и в музыке. Трио Елены, Доральбо и Нардулло и ария Доральбо являются очень остроумным и ироничным примером использования приемов оперы-сериа в рамках оперы-буффа.

В итоге при прослушивании “Побега в маске” просто диву даешься, насколько интересной и незаурядной может быть опера наполеоновской эпохи. Чувствуется, что начало 19-го века сулит еще немало сюрпризов — вот только бы исполняли почаще.

Исполнения:
(Elena - Ruth Rosique, Olimpia - Caterina Di Tonno, Corallina - Alessandra Marianelli, Nardullo - Clemente Daliotti, Marzucco - Filippo Morace, Doralbo - Dionigi D'Ostuni, Nastagio - Alessandro Spina - I Virtuosi Italiani, дир. Corrado Rovaris, реж. Leo Muscato, худ. Benito Leonori, костюмы - Giusi Giustino, 2012, Teatro Pergolesi, Йези, Фестиваль Перголези-Спонтини, DVD, EuroArts 2072644)
★★★★★

Музыка “Побега в маске” долго считалась утраченной, но она была найдена уже в 21-м веке, после чего опера была поставлена в 2012-м году на фестивале в Йези, посвященном двум выдающимся уроженцам этих мест — Перголези и Спонтини. Спектакль выдался на славу, причем — именно спектакль: главенство режиссера здесь чувствуется во всем, а каждый без исключения из певцов демонстрирует незаурядные способности комического актера. Такая же креативная дисциплина скрывается и за безукоризненной слаженностью ансамблей, и думается, что на отладку этого внешне легкого и искрометного спектакля ушло немало тяжелых репетиций. Но результат оправдывает усилия: опера смотрится как отличный комедийный фильм, и, может быть, даже с еще большим интересом. Что же касается отдельных певцов, то далеко не все из них безукоризненны, причем женские партии исполнены ровнее мужских. Особых похвал заслуживает Рут Розик в партии Елены, обладательница мягко звучащего голоса с приятным “архивно-пластиночным” оттенком — она поет очень трогательно и аутентично-сентиментально. С исполнителями мужских партий сложнее. Баритон Филиппо Мораче щеголяет красивым голосом и отточенными скороговорками, но порой допускает откровенные огрехи, а что касается тенора Диониджи Д’Остуни, то он поет неплохо и даже вдохновенно, но достаточно одномерно. Но основная проблема этого спектакля — это Клементе Далиотти в партии Нардулло, этот певец щеголяет мощным голосом в духе Корбелли, но при этом не особенно музыкален, хотя для партии хитроватого деревенского парня это вполне приемлемо, так что в спектакль он вписывается вполне органично. Как ни странно, из исполнителей мужских партий в этом спектакле меньше всего нареканий вызывает исполнитель самой маленькой по длине партии, Алессандро Спина — впрочем, и ему есть здесь где проявить себя. В целом же это ярко выраженный “командный” спектакль, и даже отдельные огрехи при таком слаженном и вдохновенном исполнении вполне простительны — получился один из самых эффектных комедийных спектаклей последних лет, и то, что дирижер Коррадо Роварис и режиссер Лео Мускато заставили вот так засверкать казалось бы уже давно заплесневевшую в архивной пыли и всеми забытую партитуру — это поистине чудо.

"Женщина-змея" Казеллы


★★★☆☆
Alfredo Casella, "La donna serpente"
Первая постановка: 1932, Рим
Продолжительность: 2ч 20м
Либретто на итальянском языке
Чезаре Вико Лодовичи по пьесе Карло Гоцци (1762)

Мацуда Сукенага, "Змея", Япония, середина XIX века
Wikimedia Сommons / Public Domain


Дочь царя фей полюбила смертного, который поклялся, что никогда ее не проклянет, какие бы испытания не готовила им судьба.

Характерное для эпохи модерна тяготение ко всему красочному, необычному и гротескному привело к тому, что в первой половине 20-го века появляется целая серия опер по мотивам волшебных пьес-сказок Карло Гоцци. Самые знаменитые из них — это "Турандот" Бузони, "Любовь к трем апельсинам" Прокофьева и, конечно же, "Турандот" Пуччини. Опера итальянского композитора Альфредо Казеллы "Женщина-змея" продолжает эту традицию. Она написана уже после премьер всех трех вышеперечисленных опер и стилистически находится где-то посредине между "Турандотами" Пуччини и Бузони. С "Турандот" Бузони "Женщину-змею" роднит тяготение к экстравагантности и гротеску, с "Турандот" Пуччини — наличие центральной лирико-героической партии для тенора, очень напоминающей партию Калафа. И все же Казелла куда ближе по духу к Бузони и Прокофьеву, чем к Пуччини: чувствуется типичное для этой эпохи пренебрежение мелодикой и увлечение всевозможными музыкальными трюками, превращающее оперу в этакий пестрый и трескучий ларец с погремушками и фейерверками. Нельзя сказать чтобы этот подход поражал новизной, но у Бузони и Прокофьева получилось как-то свежей и остроумней. Вдобавок, в сравнении с тремя своими предшественницами, опера кажется куда менее цельной: она затянута и изобилует необязательными сюжетными ходами и невнятными персонажами, которые играют чисто декоративную роль. Вполне типичным для своей эпохи является и то, что самыми яркими эпизодами оперы являются ее чисто симфонические фрагменты, из которых особенно выделяется вступление к третьему акту, поражающее своим неожиданным трагизмом. Одним словом, эта опера не сулит никаких особенных сюрпризов, но Гоцци есть Гоцци, так что в хорошей постановке и подкрепленная незаурядным музыкальным трюкачеством Казеллы эта версия "Женщины-змеи" может вполне произвести сильное впечатление на зрителя.

Статуэтка змеи, Япония, XVIII век
Wikimedia Сommons / Public Domain


Исполнения:
(Piero Pretti (Altidor), Carmela Remigio (Miranda), Erika Grimaldi (Armilla), Francesca Sassu (Farzana), Anna Maria Chiuri (Canzade), Francesco Marsiglia (Alditrúf), Marco Filippo Romano (Albrigòr), Roberto de Candia (Pantúl), Fabrizio Paesano (Tartagíl), Fabrizio Beggi (Tògrul), Sebastian Catana (Demogorgòn), Kate Fruchterman (Smeraldina), Donato di Gioia (Badúr) - дир. Gianandrea Noseda, пост. Arturo Cirillo, декорации Dario Gessati, костюмы Gianluca Falaschi, хореография Riccardo Olivier - Teatro Regio di Torino, Турин, 2016, Bongiovanni AB20031)
★★★★☆

Безусловно, эта опера Казеллы прямо-таки требует роскошных декораций и многочисленных сценических эффектов, а современная ее постановка в "Театро Реджо" в Турине, порой действительно зрелищная, все же оставляет ощущение некоторой скудности, скованности, недостатка цветов и красок. Подкрепляет это ощущение и не слишком обоснованная попытка заменить множество происходящих на сцене метаморфоз на не особенно внятный модернистский балет. А вот основная козырная карта спектакля — это тенор Пьеро Претти, исполнивший партию Алтидора просто прекрасно: его персонаж одновременно и решителен, и подкупающе трогателен в чистоте и непосредственности своих лирических эмоций, а музыка словно бы немедленно оживает и наполняется смыслом немедленно как только голос этого певца начинает звучать. Стоит отметить и трагический темперамент Кармелы Ремиджо, хотя эта певица распелась далеко не сразу. Что же касается многочисленных второстепенных персонажей, то музыка оперы вряд ли дает им возможность особенно ярко раскрыться, но в целом на неровность состава в этом спектакле сетовать нельзя, исполнение производит впечатление вполне слаженного и осмысленного, а то, что эта пестрая музыкальная шпалера так и не складывается ни во что особенно потрясающее, прежде всего доказывает, что к категории забытых шедевров это экстравагантное сочинение Казеллы вряд ли относится.

"Святой Алексий" Ланди

★★★★★
Stefano Landi, "Il Sant'Alessio"
Первая постановка: 1632, Рим
Продолжительность: 2ч 30м
Либретто на итальянском языке Джулио Роспильози

"Святой Алексий из Эдессы". Фреска 1732-1733 в церкви святого Мартина в Лангенаргене, Баден-Вюртемберг, Германия
 © AndreasPraefcke / Wikimedia Сommons / CC-BY-3.0

Рим времен правления папы римского Урбана VIII Барберини (1623-1644) — совершенно особенная эпоха в истории искусства. Произведения этого времени до сих пор потрясают своей совершенно особенной эмоциональной взволнованностью и энергетическим зарядом, роднящим эту эпоху с эпохой романтизма. Не случайно порой к произведениям этого времени применяют термин "проторомантизм", хотя, в сущности, перед нами лишь одна из стадий развития барокко, и о романтизме тут говорить рановато. Самым выдающимся скульптором того времени был Лоренцо Бернини, самым выдающимся художником — Сальватор Роза. А вот самым выдающимся композитором этой эпохи можно считать Стефано Ланди. Параллели между творчеством Ланди и его выдающихся современников прямо-таки напрашиваются: как и Бернини, Ланди очень склонен к религиозной экзальтации. Как и Сальватор Роза, Ланди не страшится мрачного колорита и жутковатой, гротескной фантастики.

Самое значительное произведение Ланди, опера "Святой Алексий", продолжает традицию римских религиозных музыкальных представлений, началом которой можно считать "Представление о душе и теле" Эмилио де Кавальери (1600). Многое взяв от традиционных ярмарочно-балаганных мистерий, одновременно нравоучительных и забавных, "Святой Алексий" Ланди поднимает этот жанр на совершенно новый уровень, демонстрируя незаурядное чувство юмора, знание законов драматургии, образность и поэтический дар. Что еще примечательней, в "Святом Алексии" и юмор, и драматургия, и образность служат делу религиозной проповеди, это ни в коем случае не попытка обойти какие-то цензурные запреты, вставив светское содержание в религиозную драму. Напротив, "Святой Алексий" тем и ценен, что в нем весь опыт тогдашней драмы очень умно, толково и искренне поставлен на службу проповеди, в результате чего "Св.Алексий" становится значительным образцом постшекспировской религиозной драмы, в которой очень интересно освещены те темы, которых Шекспир с его светским мышлением предпочитает избегать. Только очень незаурядный человек мог написать такое либретто, и действительно, автором этого текста явился тогда еще молодой Джулио Роcпильози, впоследствии ставший папой римским Климентом IX. К сожалению, после своего избрания папой Роспильози прожил недолго и не оставил значительный след в истории, хотя и завоевал репутацию "самого дружелюбного папы", прославившегося не только обширными знаниями и многочисленными талантами, но и личной скромностью, честностью и нестяжательством.

Помимо основного сюжета, в "Святом Алексии" две побочные линии — мистическая и комедийная. Ланди был одним из первых, использовавших подобную сюжетную схему, которая потом станет достаточно традиционна для венецианских опер второй половины 17-го века, в которых, правда, мистика заменится на аллегории и сцены с участием античных богов, а комедийные эпизоды так и останутся играть роль "разрядки" и иронических комментариев к основному сюжету. Тем не менее надо заметить, что в операх современников Ланди побочные линии часто выпадают из общего действия, комедия введена исключительно для контраста с трагедией, а сверхъестественное служит лишь поводом для демонстрации сценических фокусов. У Ланди и Роспильози — совсем по-другому. Демон-посланец ада становится истинным антагонистом оперы, он активно вмешивается в происходящее и привносит в действие вселенский масштаб, немедленно выводя сюжет за пределы бытовой мелодрамы. Два персонажа в духе комедии дель арте (слуги главных героев) тоже не просто разряжают драматическое напряжение своими ехидными комментариями — они играют роль второго, дополнительного антагониста, высмеивая главного героя и представляя в разыгрывающейся идейной драме сторону незатейливого народного эпикурейства. Так все сюжетные линии связываются в единый тугой узел, в одну живую конструкцию. Особенно забавно наблюдать, как мистическая линия взаимодействует с комедийной: в сцене с демоном и его фляжкой есть что-то уже совершенно мефистофелевское, отсюда до знаменитой сцены в кабачке Ауэрбаха — и в самом деле один шаг.

"Святой Алексий", гравюра Ц.Клаубера по рисунку И.В.Баумгартнера, середина XVIII в.
 © Wellcome Images / Wikimedia Сommons / CC-BY-4.0
Просто удивляешься, насколько эта опера получилась грандиозной; сколько интересных тем удалось затронуть, и затронуть вполне эффективно, за всего два с половиной часа спектакля. Музыка Ланди, при всей ее барочности, в нужные моменты становится простой и безыскусственной: народный праздник у Ланди незатейлив, задорен и убедителен, а в сцене смерти Святой Алексий поет простую трогательную песню, призывая скорей прийти долгожданное избавление от страданий, и вряд ли хоть у кого-то из слушателей не наворачиваются в этот момент на глаза слезы. Скорбь Эвфемиано, отца Алексия, изображена с искренним и благородным, почти вердиевским реализмом, способности драматического речитатива для передачи человеческих эмоций здесь использованы предельно эффективно. Дуэт невесты и матери Алексия по-беллиниевски певуч и трогателен. Масштабные хоровые сцены привносят в оперу отзвуки церковных песнопений, делая палитру музыкальных красок еще богаче. Особенно изменчива и красочна музыка хора, рассказывающего о безраздельном торжестве смерти в бренном мире: в небольшой эпизод композитору удалось уместить несколько ярких музыкальных картин, целую "пляску смерти" в миниатюре. Но совсем уж поразительны "блеющие" хоры чертей, построенные на пародировании тех же самых церковных песнопений: такой смелый музыкальный ход вряд ли позволили себе композиторы 18-го или 19-го века.

Отдельно стоит поговорить про длинную басовую партию Демона — прямого предшественника всяческих чертей в операх 19-го века. Партия эта очень сложна, величественна и изобилует низкими нотами; как и хоры чертей, она заимствует музыкальные ходы из церковных песнопений и порой превращается в жутковатую в своем величии подделку под праведность — что, с драматической точки зрения, от этой партии и требуется, особенно в сцене искушения Демоном Алексия (там еще и орган задействован, для подкрепления псевдоцерковного настроя!). Есть здесь и ирония, и злость, и презрение, и надменность, и даже — страх и уязвимость, ведь ландиевский демон, как Бертрам в "Роберте-Дьяволе", терпит крах и оказывается наказан той силой, которой он служит. Одним словом, это полноценная, многогранная, благодарная для певца роль, а не просто какой-то "предшественник" и "прообраз", и остается жалеть, что великие басы прошлого, включая Шаляпина и Христова, об этой опере скорее всего ничего не знали — здесь бы им было где разойтись.
 
Вообще распределение партий по голосам в опере очень интересно. Из-за наличия аж 8 партий для кастратов опера прямо напрашивается на язвительные замечания относительно фрейдистской "специфики" католической религиозности (тем более что сам Ланди тоже был кастратом). Все это было бы очень смешно, если бы в самой опере чувствовалась хоть малейшая фальшь, хоть малейшая спекулятивность и конъюнктурность. Но нет, "Святой Алексий" — одно из самых искренних произведений религиозного театра, и потому остается только посочувствовать музыкантам, вынужденным работать в рамках тогдашних цензурных запретов и конвенций (а именно этим объясняется исполнение всех женских партий мужчинами). Вдобавок, две чуть ли не самые выигрышные партии достались вовсе не контратенорам, а басу и баритону! Что же касается специфики религиозности в опере, то она здесь принимает какой-то абсолютно русский, юродиво-простонародный характер — недаром Алексий, человек Божий, был и остается одним из самых почитаемых на Руси святых. Добавьте к этому проповедь бедности, стремление уйти от мира, антивоенную направленность (совершенно четко обозначенную в сцене высмеивания Алексия слугами)… Ваше Святейшество Климент IX, уж не собирались ли вы в юности, перечитавшись Евангелия, стать Львом Толстым католической церкви? Добавьте к этому еще и донельзя готичный культ смерти, проявляющийся в тексте не раз и не два, особенно — в предсмертной песне Алексия, представляющий собой настоящий гимн смерти ("O morte gradita"). Вот она, духовность эпохи раннего барокко. Болезненно, но до жути спиритуалистично. Кстати, далеко не только этот гимн связывает семейство Роспильози с эстетикой макабра, и этому уже была когда-то посвящена отдельная статья в моем ЖЖ (http://witen.livejournal.com/15246.html).

В целом же опера Ланди, судя по всему, является свидетельством еще одного религиозного ренессанса, когда, преодолевая ханжеские и бессмысленные запреты, христианскую проповедь в очередной раз попытались сделать простой, яркой и доступной людям. Но недремлющие цензоры снова уничтожили этот искренний духовный порыв, и такая история повторялась еще не раз (вспомним хотя бы проблемы с постановкой доницеттиевского "Полиевкта" двумя веками позже!) Тем не менее, этот цензурный ренессанс принес свои плоды в виде уникальной музыкальной драмы, до сих пор остающейся, наверное, самым удачным опытом претворения христианских сюжетов на оперной сцене — уж куда лучше, чем истеричная "Саломея", мелодраматичный "Полиевкт", цветасто-чувственная "Таис" или монументальный, но начисто лишенный драматизма "Святой Франциск Ассизский" Мессиана (насквозь мифологизированные христианские оперы Вагнера как-то вообще сложно вносить в этот список). Так что очень обидно, что низкая популярность опер 17-го века в наши дни привела к тому, что даже после нескольких удачных записей имя Ланди все равно известно лишь очень немногим. Если уж что из музыки 17-го века и не заслуживает забвения, так это — "Святой Алексий".

Фреска "Житие св. Алексия" (XI век), базилика Сан-Клементе, Рим
Wikimedia Сommons / Public Domain


Исполнения:
(Sant’ Alessio – Philippe Jaroussky, Sposa – Max Emanuel Cencic, Eufemiano – Alain Buet, Madre – Xavier Sabata, Curtio – Damien Guillon, Nuntio – Pascal Bertin, Martio – Jose Lemos, Demonio – Luigi De Donato, Nutrice – Jean-Paul Bonnevalle, Religione\Roma – Terry Wey, Adrasto – Ryland Angel, Uno del choro – Ludovic Provost - дир. William Christie, реж. Benjamin Lazar, Les Arts Florissants, The Theatre de Caen, 2007, Erato 18999)
★★★★☆

Нашумевшая постановка 2007-го пользуется спецификой оперы, превращая запись в "парад контратеноров" (в опере аж 8 партий для этого голоса, в других записях исполнявшихся женскими голосами). По счастью, взяв в руки знамя абсолютного аутенизма, Уильям Кристи со товарищи придерживаются аутентизма во всем, включая постановку и общий дух записи, а учитывая благодарный музыкальный материал и солиднейший авторитет Кристи, не стоит удивляться, что запись становится одним из самых серьезных достижений в деле реконструкции старинных опер за последнее время. Кстати, несмотря на вышеупомянутый "парад контратеноров", из певцов самое сильное впечатление производят не контратенора, а басы, что, видимо, связано с особенностями современной фальцетной техники контратенорового вокала, из-за которой голоса частенько звучат одноцветно, им недостает разнообразия и красок. В нагруженных колоратурами операх 18-го века это не так заметно, в операх 17-го века, особенно на фоне других певцов — заметно, и даже очень. По счастью эти голоса-краски подобраны так, чтобы не смешиваться между собой и соответствовать партии. Ценчич с его "на сопрановый лад" вибрирующим голосом убедительно мелодраматичен, Ксавьер Сабата щеголяет красивым темным тембром, Паскаль Бертен меланхоличен и изящен, Терри Вей величественен, Жан-Поль Бонневаль светел и проникновенен, Жозе Лемос язвителен, но всем этим вполне квалифицированным трактовкам недостает глубины и музыкальной многогранности — хотя стоит особо отметить Лемоса, блеснувшего великолепной актерской пластикой в духе комедии дель арте. Жаруски в партии Алексия поинтересней и поразнообразней, но его своеобразному, с теноровым окрасом голосу слегка не хватает кантиленности. Из других певцов самое яркое впечатление производит Ален Бюэ, чей красивый мягкий басобаритон удивительно пластичен и способен убедительно и трогательно вычерчивать тончайшие оттенки чувств и самые сильные эмоции. Вполне состоятелен и Луиджи Де Донато в партии Демона, хотя музыка заставляет его переходить на низкие ноты более резко, чем того позволяет голос — впрочем, полностью перестроившись в нижний регистр, он звучит просто очень убедительно. Наконец, стоит упомянуть и третьего баса, Людовика Провоста, очень удачно спевшего небольшую партию в финале оперы — глубоким, слегка вибрирующим в духе Эцио Пинцы голосом. Впечатление от спектакля стократно усиливает изумительная постановка при свечах, которая удачно использует разбитое на арки двухъярусное пространство для создания на загляденье картинных мизансцен и при всей аутентичности умудряется не выглядеть скучной. Погружение в материал, самоотдача певцов и глубокое знание специфики делают свое дело: в постановке подобной "идеологически-нагруженной" оперы очень легко впасть в дешевую спекулятивность, но это — не тот случай. Кристи, неоднократно сотрудничавший с режиссерами-экспериментаторами, на сей раз проявил себя как традиционалист в квадрате, и это только сыграло спектаклю в плюс, сделав его серьезным, по-настоящему духовно значимым культурным событием.

"Пимпиноне" Альбинони

★★★★★
Tomaso Albinoni, "Pimpinone"
Первая постановка: 1708, Венеция
Продолжительность: 45м
Либретто на итальянском языке Пьетро Париати


Пьетро Лонги, "Вельможа, целующий руку даме", 1746
Wikimedia Сommons / Public Domain

Старик Пимпиноне поражен благонравием своей служанки Веспетты и решает жениться на ней. Как выясняется, благонравие было притворным, и вскоре Веспетта начинает вести себя вовсе не так, как ожидал от нее наивный Пимпиноне

Венецианец Томазо Альбинони — один из самых необычных и загадочных композиторов 18-го века. Он происходил из богатой семьи и не должен был писать музыку ради заработка, его самая популярная в наши дни вещь скорее всего является подделкой 20-го века, а от его многочисленных опер сохранилось настолько мало, что поневоле начинаешь думать о преследующем этого композитора злом роке. Тем интереснее ознакомиться с тем, что сохранилось, тем более что значительность творчества Альбинони и его влияние на историю оперы никто и не собирается отрицать. Особенно влиятельным и популярным у современников было коротенькое интермеццо "Пимпиноне" — одно из первых оперных интермеццо. Термином "интермеццо" в 18-м веке называли короткие оперы, предназначенные для постановки в перерывах между действиями совершенно другой, сюжетно не связанной с интермеццо многоактной оперы. Несмотря на небольшие размеры, интермеццо сыграли в истории оперы очень важную роль. Если для оперы 17-го века характерно чередование серьезных и комических эпизодов, то в 18-м веке закрепилось мнение об опере как об искусстве "серьезном" и "высоком", а потому, как писал в 1738-м году Якоб Штелин, "буффоны были изгнаны из оперы, где теперь представлялись только серьезные, прелестные, захватывающие, чудесные, даже почти удивительные вещи". Вот в интермеццо-то и укрылись несчастные изгнанные буффоны, выжив в тяжелую для себя пору, и в конце концов взяли реванш, потому что после успеха самого знаменитого интермеццо всех времен и народов, "Служанки-госпожи" Перголези (1733), мода на жанровые комические оперы все ширилась и в конце концов стала одной из причин упадка традиционной оперы-сериа с ее культом "серьезного" и "высокого".

Хронологически первым интермеццо считается "Флоринетто и Фрапполоне", премьера которого состоялась в 1706 году в Венеции. Музыка "Флоринетто и Фрапполоне", автор которой неизвестен, не сохранилась, и, судя по всему, это первое интермеццо было вскоре забыто. Совсем другая судьба ждала "Пимпиноне" Альбинони, чья премьера состоялась всего два года спустя. Опера немедленно стала очень популярна, последовал ряд представлений по всей Италии и за ее пределами, так что можно считать, что именно "Пимпиноне" Альбинони заложил стандарты нового жанра. К счастью, "Пимпиноне" не разделил судьбу подавляющего большинства опер Альбинони, музыка этого интермеццо сохранилась, и у нас есть возможность ознакомиться с этим предвестником будущей "жанровой революции". Это сочинение Альбинони и правда впечатляет: перед нами — настоящий зародыш оперы-буффа, содержащий почти все ее характерные черты: чередование лирики и эксцентрики, голосовые передразнивания, скандалы между героями в форме ультратемпераментных скоростных ансамблей, колоратуры для демонстрации то взволнованности героев, то их чванливого самодовольства, и даже зачатки того, что впоследствии превратится в буффонные скороговорки. Если сравнивать "Пимпиноне" Альбинони с самой известной в наши дни оперой-буффа — написанным больше века спустя "Севильским цирюльником" Россини — просто поражаешься как много из использованных Россини приемов уже присутствует в "Пимпиноне". Конечно, и у Альбинони были предшественники — уже упомянутые "буффонные" эпизоды опер 17-го века — но собрав воедино все эти приемы в рамках подчеркнуто жанрового сюжета, Альбинони создал настоящий манифест оперы-буффа — жанра, который оставался актуален и популярен на протяжении более чем века.

Пьетро Лонги, "Дама у портнихи", 1760
Wikimedia Сommons / Public Domain

Интересно, что в 1725-м году Георг Филипп Телеман создаст свою версию "Пимпиноне" на то же самое, хотя и расширенное дополнительными номерами, либретто. Несмотря на то, что историческая значимость сочинения Альбинони конечно же выше, "Пимпиноне" Телемана в наши дни исполняется чаще, и тем интереснее сравнить обе интерпретации того же сюжета. Интермеццо Альбинони выглядит более скованным и отрывочным, чем сочинение Телемана — впрочем, некоторая творческая робость вполне объяснима, если учитывать новаторский характер произведения Альбинони, в то время как Телеман уже шел по проторенной дороге и мог раскрыть тему ярче и полнее. Тем не менее, нельзя сказать, чтобы "Пимпиноне" Телемана затмевал "Пимпиноне" Альбинони: скорее уж они дополняют друг друга, представляя собой два разных, художественно убедительных взгляда на тот же сюжет. У Альбинони куда удачней и ярче обрисован образ Веспетты, она здесь не абстрактное изображение коварного женского начала, а живой человек, которому сочувствуешь. У Альбинони Веспетта вовсе не притворно робеет при приеме на работу, композитор словно любуется ее нежностью и красотой в изящной арии и смакует ее лукавство. У Телемана, напротив, убедительней получился Пимпиноне: перед нами несчастный человек, чьи иллюзии рушатся, в то время как у Альбинони главный герой — просто напыщенный дурак, который не заслуживает своего богатства и потому оказывается справедливо наказан, став рабом человека куда более незаурядного. Таким образом, в один и тот же сюжет композиторы вкладывают разный смысл. "Пимпиноне" Альбинони — это протест против классового неравенства, в то время как "Пимпиноне" Телемана — скорее нравоучение, предостерегающее против женского коварства.

Пьетро Лонги, "Искушение", 1746
Wikimedia Сommons / СС0

Исполнения:
(Carlo Torriani, Camilla Antonini, пост. Anna Aiello, Европейская ассоциация культуры "Арт-Европа", 2017, II Международный фестиваль камерной оперы, зал "Санктъ-Петербургъ Опера", 2017)
★★★

Интермеццо — жанр сугубо камерный, поэтому то, что спектакль из двух интермеццо был представлен в рамках II Международного фестиваля камерной оперы, можно считать вполне органичным. И, конечно же, порадовало, что зрителю был представлен сам легендарный прародитель жанра интермеццо, а не более поздние и более популярные "Пимпиноне" Телемана или "Служанка-госпожа" Перголези. Тем более что исполнено сочинение Альбинони было со знанием дела, особенно впечатлил Карло Торрьяни в партии Пимпиноне, который великолепно отобразил чванство и напыщенность своего персонажа за счет раскатистых вибрато, добавив и таких ярких красок, как испуг и очень убедительно изображенный гнев. Получилось колоритно и абсолютно органично, безо всяких ненужных здесь попыток облагородить персонажа или как-то излишне тонко психологизировать его. К сожалению, у партнерши Торрьяни по этому спектаклю — Камиллы Антонини — ощутимо не хватало силы голоса и связности кантилены, зато артистизма ей не занимать, этой певице удалось голосом передать малейшие перепады настроения своего персонажа и сделать его по-настоящему симпатичным и ярким, так что ее исполнение в итоге произвело куда большее впечатление, чем, к примеру, вокально безупречное, но эмоционально заторможенное исполнение Веспетты Юлией Найман в амстердамской версии "Пимпиноне" Телемана. За счет эффектного использования расположенных на заднем плане экранов постановка вовсе не выглядела бедной, да и удачные режиссерские идеи присутствовали, так что, несмотря на некоторую камерность (ну а чего вы хотели от фестиваля камерной оперы?), это был удачный спектакль, ясно показывающий, что традиции оперы-буффа живы в Италии и в наши дни.

"Четыре самодура" Вольфа-Феррари

★★★★★
Ermanno Wold-Ferrari, "I quatro rusteghi"
Первая постановка: 1906, Мюнхен
Продолжительность: 2ч 10м
Либретто на немецком языке,
Джузеппе Пиццолато по пьесе Карло Гольдони "Самодуры" (1760)

© Александр Витенберг / CC-BY-SA-2.0

Суровый венецианский антиквар Лунардо собирается выдать дочь за незнакомого ей человека и не выпускает ее из дома, а о браке собирается объявить на праздничном ужине, на который приглашены его друзья, такие же старые самодуры, как и он сам

Самое известное произведение Вольфа-Феррари — это коротенькое интермеццо "Секрет Сусанны", что же касается его полноразмерных опер, то самой удачной и популярной из них, пожалуй, стоит признать именно "Четырех самодуров". Как и большинство опер Вольфа-Феррари, "Четыре самодура" продолжают традиции итальянской оперы-буффа, но эта опера, пожалуй, поглубже многих, и ее никак не назовешь пустопорожним шутовством. Ведь "Четыре самодура" представляют собой нагляднейшую иллюстрацию слома эпох, когда тьма Контрреформации потихоньку рассеивалась, уступая место свету эпохи Просвещения. И перед нами не какая-нибудь там сухая историческая лекция, а совершенно живая, раскрашенная ярчайшей музыкой картинка, которая позволяет понять, как этот слом эпох происходил в каждой семье, в жизни каждого человека.

Вообще-то семейный деспотизм — вполне традиционная для оперы-буффа тема, вот только обычно деспот изображался либо старым дураком, либо мерзавцем (либо совмещает обе эти ипостаси, как Бартоло в "Севильском цирюльнике"). А вот в "Четырех самодурах" носители патриархально-запретительной идеологии — те самые "самодуры" — не так уж и шаржированы, они представлены как грозная и деятельная сила, как инерция тоталитарного общества, продолжающая активно влиять на жизни людей и вполне способная эти жизни сломать. При этом "самодурам", их идеологии и их взглядам на жизнь в опере посвящено немало времени, они изображены не без сочувствия, что делает основной конфликт куда глубже и интереснее. И, конечно же, абсолютно органично, что партии всех четырех самодуров поручены басам. Изображать тоталитарное общество усилиями басов вполне успешно удавалось еще Верди в "Дон Карлосе" и "Аиде", но Вольф-Феррари делает это по-другому и ничуть не менее интересно, и это — во времена, когда басовые партии вообще не в почете, и басам как правило достаются коротенькие невыразительные партии, вроде Анджелотти в "Тоске". А вот "Четыре самодура" — ну просто настоящая "опера басов", им здесь достаются такие эффектные номера, как трио басов в третьем действии и дуэт басов во втором, а центральная партия оперы, партия антиквара Лунардо, прямо на удивление выигрышна и дает возможность певцу продемонстрировать многосторонность своего дарования. И хотя Вольф-Феррари во многом опирается на традиции оперы-буффа, Лунардо — персонаж не буффонный, и исполнению этой партии излишнее комикование только повредит: этот герой должен и внушать ужас, и вызывать сочувствие.

Что же касается второго полюса противостояния, то он представлен в опере, пожалуй, даже ярче, ведь самодурам словно бы противостоит сама Венеция — изменчивая, лукавая, поэтичная и невыразимо прекрасная. Пожалуй, "Четырех самодуров" можно назвать "самой венецианской оперой на свете", уж очень здорово здесь схвачен сам дух Венеции, постоянная ассиметрия, кажущаяся хаотичность, непередаваемая живописность каждого следующего открывающегося перед тобой пейзажа. Язык традиционной оперы, с ее четко очерченными границами отдельных номеров, слишком жёсток и догматичен для передачи этой изменчивой красоты, так что в "Четырех самодурах" Вольфу-Феррари удалось достичь казалось бы невозможного: не утратив мелодичности, композитор добился, что музыка словно бы возникает из воздуха на глазах у зрителя, так что слушанье оперы можно уподобить путешествию по венецианским каналам, когда ты никогда не знаешь, какой вид откроется за следующим поворотом.

© Александр Витенберг / CC-BY-SA-2.0

Исполнения:
(Герман Юкавский - Лунардо, Ольга Березанская - Маргарита, Марианна Асвойнова - Лючетта, Алексей Мочалов - Маурицио, Захар Ковалев - Филипетто, Александра Мартынова - Марина, Алексей Морозов - Симон, Александр Маркеев - Кансьян, Ирина Курманова - Феличе, Синьорина Фантазия - Ирина Пьянова - реж. Михаил Кисляров, худ. Сергей Бархин, дир. Владимир Агронский, Камерный музыкальный театр им. Б.А.Покровского, II Международный фестиваль камерной оперы, зал "Санктъ-Петербургъ Опера", 2017) 
★★★★★

Пожалуй, Вольф-Феррари — один из самых сложных для интерпретации оперных композиторов. Малейшая фальшь, малейшая недопонимание творческого замысла, малейшая отстраненность, рассудочность, нехватка темперамента — и вот уже вся магия пропадает, музыка начинает восприниматься как вялая, скучная, надуманная... В результате даже начинаешь привыкать, что впечатления от опер Вольфа-Феррари не самые сильные, мысленно начинаешь записывать его в "композиторы второго ряда", и как же замечательно, что есть на свете спектакли, которые доказывают, что прижизненная слава этого композитора вполне обоснованна, и что основная проблема — не в музыке, а в том, как ее исполняют! Лично для меня спектакль Театра имени Покровского и явился таким открытием — не просто приятным сюрпризом, а настоящим погружением в искрящуюся вселенную эмоций, которая наполняет тебя абсолютно детским ощущением восторга перед красотой открывающихся музыкальных пейзажей. Все просто по-детски ярко, по-детски непосредственно, по-детски забавно и трогательно. И, конечно же, перевод либретто на русский язык сильно помог поддержать это ощущение: оперы Вольфа-Феррари вообще настолько сценичны, что прямо-таки напрашиваются на то, чтобы быть переведенными, да и, к чести исполнителей этого спектакля, текст либретто прекрасно воспринимался на слух, и хотя в программке к спектаклю пересказ сюжета все-таки присутствовал, действие настолько захватывало, что ни малейшего желания ознакомиться с его пересказом просто не возникало.

Убедительным показалось и то, что в интерпретации не было чрезмерного увлечения разделением на "громкие" и "тихие" эпизоды: каждая сцена этой оперы настолько ярка, что намеренное снижение энергетики неизбежно внесло бы в исполнение элемент рассудочности, что, увы, с интерпретациями Вольфа-Феррари случается нередко, и вряд ли идет им на пользу. Следует сказать и немало добрых слов в адрес певцов: "Четыре самодура" — опера непростая, необычная, оставляющая немалую свободу для интерпретаций как главных, так и второстепенных партий. Очень порадовало, что прочтение в результате получилось на редкость осмысленным и цельным, вполне способным конкурировать с известными итальянскими записями этой оперы с участием таких именитых певцов, как Никола Росси-Лемени, Фернандо Корена и Магда Оливеро.

© Александр Витенберг / CC-BY-SA-2.0

Из певцов, конечно же, больше всего запоминается Герман Юкавский в партии Лунардо. Герой Юкавского комичен, но комичен на совершенно особенный, зловещий и жутковатый манер. Мощный голос Юкавского большую часть партии звучит резковато, угрожающе-агрессивно, так что в самодурстве главного героя ни малейших сомнений не возникает, и потому тем ярче оказываются моменты, когда с героя спадает эта самодурская маска, и сквозь нее начинают проглядывать настоящие человеческие чувства. Что же касается трех остальных самодуров, то их роль в опере куда менее значительна, чем у Лунардо, и из них пожалуй наилучшее впечатление произвел Александр Маркеев с его красивым певучим голосом сочного тембра, в то время как у Алексея Морозова и Алексея Мочалова голоса порой обесцвечивались, хотя они оба удачно ассистировали главному герою и весьма наглядно демонстрировали тиражируемость самодурства как явления.

Все четыре исполнительницы женских партий подобраны очень удачно, их легко можно было бы отличить друг от друга даже и при прослушивании аудиоварианта этого спектакля: ироничная Маргарита, легкомысленная Марина, по-подростковому резкая и взволнованная Лючетта, наконец, царственная в своей стервозности Феличе, чье исполнение Ириной Курмановой можно признать и вокально, и по-актерски совершенным. Перед нами не какая-нибудь очередная хитрая гольдониевская кумушка, а настоящая властительница Венеции, и хотя может быть это в чем-то противоречит композиторскому замыслу, партия Феличе исполнена Курмановой настолько лихо, с таким богатством и живостью красок, что это прочтение затмевает многие более стандартные интерпретации и становится истинным вторым полюсом спектакля, который по энергии и темпераменту уравновешивает полюс самодурства и в конце концов вполне убедительно празднует над ним победу. Конечно же необходимо упомянуть и своего рода лирический центр спектакля — небольшую, но красивую и трогательную теноровую партию Филипетто, очень достойно спетую Захаром Ковалевым, чей голос, пожалуй, порой начинает излишне "металлеть" на форте, зато обладает красотой тембра и искренностью звучания, делающим эту партию по-настоящему живой.

Что же касается постановки, то хотя она и лишена каких-то сверхъестественно зрелищных эффектов и порой грешит надуманностью, но тем не менее в целом настолько симпатична и естественна, она настолько органично, совершенно по-гольдониевски балансирует на грани между реализмом и условностью комедии дель арте, что после ее просмотра сложно представить "Четырех самодуров" с каким-то другим видеорядом, нежели предложенным этим спектаклем. Так что "Четыре самодура" в интерпретации Театра имени Покровского — это значительно больше, чем просто удачный спектакль. Это возвращение нам целой главы истории оперы, это тщательная реставрация запыленного и затертого десятками бездушных интерпретаций музыкального сокровища, которое наконец-то предстало перед нами во всем его первоначальном блеске.